На этом их разговор прервался. Продолжать его дальше в том же тоне, находясь в служебном помещении, было неблагоразумно: могли подслушать…
— Хорошая девушка, — тихо и серьезно сказал Мак-Лауд, указывая на экран.
Джимми без слов показал оттопыренный большой палец. В эти минуты все его внимание ушло на телевизор, и он не видел, как посетительница оторвала свое широкое седалище от стула и, слегка качаясь, двинулась к Мак-Лауду.
Старик, сидящий к ней спиной, тоже не видел ее, пока она не подала голос:
— Эй! Ты — Мак-Лауд?
Он не ответил, занятый своими мыслями.
— Я тебя спрашиваю! Ты — Мак-Лауд?! — в голосе женщины проступили визгливые нотки.
Старик медленно повернулся через плечо:
— Да, это мое имя.
— Очень хорошо… — женщина вольготно расселась рядом с ним.
Старик не пошевелился.
— Дерьмо собачье! — заявила она без всякой связи с предыдущим.
Джимми вскинулся из-за стойки:
— Слушай, подруга! А не пошла бы ты… — и он подробно объяснил, куда именно.
Женщина моментально окрысилась:
— А мне на тебя плевать! Тебя не спрашивали! Не лезь в разговор!
— Ничего-ничего, Джимми, — Мак-Лауд успокаивающе махнул рукой.
Бармен вернулся на прежнее место. Сейчас он клял себя за то, что сразу не спровадил толстуху подальше — так, как он спровадил пьяницу.
— Что тебе нужно? Кто ты вообще такая? — старик смотрел на нее уже с откровенным любопытством.
Женщина грязно выругалась:
— Я — никто! Я работаю каждый день, я пашу как вол, и моя жизнь уже растрачена, а ты… — она вдруг сорвалась на визг. — Не пей, слышишь, не пей, сволочь! Не пей, пока я с тобой говорю!
Вся она была как на ладони — мелкая, ничтожная душонка, стремящаяся ощутить свою самодостаточность любой ценой. Особенно — ценой унижения других.
Если бы она только знала, каково это — носить на себе бремя прошлой славы и знать, что ты, такой как есть, сегодняшний, не более соответствуешь прошлой славе, чем это толстое, пьяное ничтожество.
— Сейчас люди разделились на две половины. Те, кто видел звезды, — и кто не видел их. Ты сама к кому относишься?
Но женщина вряд ли слышала его: бармен, умело подталкивая, уже волок ее прочь.
— Я еще увижусь с тобой, мразь! — крикнула она в дверях.
Мак-Лауд кивнул головой:
— Меня увидеть легко…
Бармен возвращался, брезгливо вытирая руки о куртку.
— Джимми! А сам-то ты помнишь, как выглядели звезды? — спросил старик с внезапной тоской.
— Смутно, очень смутно. Я ведь тогда совсем маленьким был… — бармен уже колдовал над каким-то хитроумным коктейлем. — Помню, небо было другое какое-то… Синеватое, кажется…
Он говорил с явным равнодушием. Отличный парень — но ему тоже все равно.
Ей повезло. Спустившись с верхнего яруса автострады, Луиза сразу же увидела стоящую перед баром одинокую машину. Автомобиль Мак-Лауда был столь же узнаваем «в лицо», как он сам. (Тоже знаменитость с оттенком анахронизма: черный «линкольн», очень старый и громадный, как танк. Говорят, на нем «Спаситель Человечества» ездил еще до Катастрофы.)
Да, ей повезло с первого раза. И это хорошо. Неизвестно, сколько она сможет вот так открыто передвигаться по городу. Охота уже ведется, и награда за поимку объявлена.
Странный звук возник вдали, прокатился раскатом грома — и внезапно затих. Луиза Маркос, уже было сделавшая шаг к машине, остановилась и повернула голову. На фоне энергощита, закрывающего небо (он постепенно начал превращаться из черно-оранжевого в оранжево-лиловый — утро уже вступало в свои права), расплывался странный узор. Концентрические круги расходились вокруг пятна бездонной черноты — словно круги от камня, брошенного в тихую заводь.
Бармен так увлекся смешиванием коктейля, что опоздал среагировать. И Мак-Лауд тоже опоздал. Почти.
Толстуха, разъяренная оказанным ей приемом, осторожно ступая, снова пробралась в бар. Схватив со стола галлонную бутыль псевдорусской водки, она замахнулась ею, как булавой.
Промедли старик еще мгновение — и голова его раскололась бы, словно арбуз. Но раз и навсегда отработанным движением, которое не смогла отнять даже старость, он выбросил навстречу удару руку — вверх и назад.
И ребро его ладони перерубило бутылку, пройдя сквозь толстое стекло, как сквозь пустоту. Лишь на обратном движении рука, словно обретая материальность, неловко чиркнула по клыкастым осколкам горлышка — и окрасилась кровью.
Джимми, одним прыжком перебросив свое грузнеющее тело через стойку, кинулся к хулиганке. Но та уже исчезла в дверях: видно, хмель моментально слетел с нее.
Мак-Лауд спокойно смахнул со стола осколки.
— Пожалуй, мне нужно еще выпить, — сказал он вслух самому себе. И потянулся к стойке. Но вдруг отдернул руку.
Странное, почти забытое ощущение пронзило его. Он осмотрел тыльную сторону кисти. На ней не было царапин. Чистая, гладкая кожа.
— О, черт! — пробормотал Мак-Лауд.
Он был потрясен.
Слышно было, как Джимми на бегу кричит в спину удирающей от него женщине, предлагая ей остановиться для выбивания зубов, перелома челюсти и отвода в тюрьму сроком на десять лет. Как ни странно, эти посулы не показались ей заманчивыми. Она только прибавила ходу.
Через несколько минут Джимми вернулся в бар, совершенно запыхавшись. Он смотрел виновато: не догнал.
— Ради Бога, извините, мистер Мак-Лауд! С вами все в порядке?
Мак-Лауд не отвечал. Он сидел, будто окаменев, и взгляд его был погружен внутрь себя. Он помнил, что регенерация сохранялась у него еще и после того, как начался процесс старения. Сохранялась несколько лет, постепенно слабея. Сейчас раны затягивались у него нисколько не лучше, чем у прочих людей. Но вот…
С такой скоростью последний раз порезы у него закрывались давно, очень давно… Еще до того, как он остался Единственным.
— …С вами все в порядке, мистер Мак-Лауд?
— Да, — медленно сказал он. — Со мной все в порядке…
Выходя из бара и направляясь к машине, он по-прежнему был погружен в себя. Поэтому шагнувшую к нему женщину он сначала попросту не заметил.
— Мистер Мак-Лауд? — женский голос вывел его из состояния сосредоточенности (или отрешенности — это как посмотреть…).
Голос был звонок и мелодичен, но он сперва было подумал, что вернулась давешняя толстуха. И рука его медленно сжалась в кулак.
Нет. Это была совсем не она.
Совсем еще молодая девчонка — среднего роста, худенькая, пожалуй, даже изможденная. Держится не совсем уверенно, с какой-то робостью или настороженностью. Но в черных омутах глаз — непоколебимая настойчивость.
