Я опускаюсь на пол у очага, отчаянно стараясь успокоиться и продумать свой следующий ход. Я утешаю себя тем, что революции не совершаются за пару дней. Всё равно до завтра Гейл никому из шахтёров ничего не сможет рассказать. Если я успею обо всём предупредить Хазелл, она вставит ему мозги на место. Но прямо сейчас я идти туда не могу. Если Гейл дома, он меня и на порог не пустит. Может, сегодня ночью, когда все уснут… Хазелл зачастую стирает допоздна. Тогда я пойду, постучусь в окно и расскажу ей всё-всё. Может, ей удастся удержать Гейла от глупостей.
На ум мне приходит разговор с президентом Сноу в кабинете моего дома.
«…— Наши советники опасались, что с вами трудно будет сладить, но похоже, что вы готовы сотрудничать? — спрашивает он.
— Готова.
— Мы им так и сказали. Любой, кто пошёл на такой крайний риск ради спасения своей жизни, заинтересован в том, чтобы сохранить её в неприкосновенности»…
Я размышляю о том, как тяжело работала Хазелл, чтобы сохранить жизнь своим детям. Конечно же, она будет на моей стороне! Или… А вдруг нет?
Должно быть, сейчас уже за полдень, а дни стоят такие короткие… Какой смысл брести по лесу в темноте? Я затаптываю ещё тлеющие угли, выбрасываю объедки и засовываю перчатки Цинны за пояс. Я пока придержу их — а вдруг Гейл одумается. Вспоминаю выражение его лица, когда он швырнул их наземь. Как ему были отвратительны и они, и я…
Я бреду через лес и прихожу к своему старому дому ещё засветло. Моё стремление убедить Гейла в необходимости бежать накрылось медным тазом, но планы покинуть Дистрикт 12 не изменились. Я решаю теперь найти Пита. Почему-то мне кажется, что поскольку он был со мной в Туре Победы и видел то же, что видела я, он легче поддастся на уговоры, чем Гейл. Натыкаюсь на него как раз по дороге в Посёлок Победителей — он направляется в город.
— На охоте была? — спрашивает он. По его тону ясно, что идею он не одобряет.
— Не совсем. Ты в город идёшь? — спрашиваю я.
— Да. Мои ждут меня к обеду, — отвечает Пит.
— Давай я тебя провожу, а?
Дорога от Посёлка Победителей до площади почти безлюдна, так что здесь можно спокойно говорить на небезопасные темы. Но похоже, что слова застряли у меня в горле. Ведь разговор с Гейлом окончился полным провалом. Кусаю свои и без того потрескавшиеся губы, а площадь всё ближе с каждым шагом… Навряд ли мне скоро представится возможность изложить свой план Питу, если я не сделаю этого сейчас. Я набираю полную грудь воздуха и выпаливаю:
— Питер, если я попрошу тебя бежать со мной из дистрикта, ты согласишься?
Пит берёт меня за руку, заставляя остановиться на полном ходу. Ему необязательно заглядывать мне в лицо, чтобы узнать, говорю я серьёзно или дурака валяю.
— Зависит от того, почему ты просишь.
— Президента Сноу моё актёрское мастерство не убедило. В Восьмом дистрикте мятеж. Нам надо убираться.
— Говоря «мы» ты имеешь в виду себя и меня? — спрашивает Пит.
— Я имею в виду всю свою семью. И твою тоже, если они согласятся. И Хеймитча. Может быть.
— А Гейл? — говорит Питер.
— Не знаю. У него могут быть другие планы, — горько говорю я.
Пит качает головой и одаривает меня печальной улыбкой.
— Наверняка. Конечно, Кэтнисс, я пойду с тобой.
Я чувствую робкую надежду:
— Ты согласен?
— Да. Но я ни секунды не сомневаюсь, что ты никуда не уйдёшь, — грустно говорит Пит.
Я выдёргиваю свою ладонь из его руки.
— Тогда ты меня плохо знаешь. Будь наготове, это может случиться в любое время. — Я поворачиваюсь и иду дальше, он следует за мной в одном-двух шагах позади.
— Кэтнисс, — зовёт Пит. Я не замедляю хода. Если ему кажется, что моя идея никуда не годится, пусть проглотит своё мнение — другой идеи у меня нет. — Кэтнисс, подожди. — Я наподдаю ногой грязный, мёрзлый ком снега и жду, когда Пит нагонит меня. Угольная пыль всё вокруг делает особенно уродливым и неряшливым.
— Я, конечно, пойду, если ты этого хочешь. Только сначала, думаю, надо обсудить побег с Хеймитчем. Убедиться, что мы не поставим всех в ещё более страшное положение. — Внезапно он вздёргивает голову: — Что там такое?
Поднимаю глаза. Я до того была поглощена своими горестями, что до сих пор не замечала гама, доносящегося с площади. Резкий свист, потом звук удара и одновременный громкий вздох толпы.
— Пошли! — командует Пит, лицо его вдруг застывает. Ничего не понимаю. Что там за звуки? Даже представить себе не могу, что бы они значили. Но Питу они явно не нравятся.
На площади происходит что-то странное, но толпа так густа, что мы ничего не видим. Пит влезает на ящик у стены кондитерской лавки и протягивает руку мне, а сам в это время озирает площадь. Я уже почти наверху, как он вдруг чуть ли не сталкивает меня обратно на землю:
— Слезай! Уходи отсюда! Немедленно! — хриплым шёпотом наставивает он.
— Что? — Я пытаюсь прорваться наверх.
— Иди домой, Кэтнисс! Я приду к тебе через минуту, честное слово! — умоляет он.
Значит, что бы это ни было, это что-то страшное. Я вырываю у него свою руку и пробиваю себе дорогу через толпу. Люди видят меня, узнают, и на лицах у них отражается панический ужас. Их руки отталкивают меня назад, голоса сипят:
— Уходи отсюда, девочка!
— Ты только сделаешь хуже!
— Ты что, хочешь, чтобы его совсем того…? Забили насмерть?
Но к этому времени моё сердце несётся таким яростным галопом, что я уже никого не слышу. Знаю только: чтобы ни происходило там, в середине толпы, это касается меня. Когда я, наконец, прорываюсь на свободный участок в центре площади, то понимаю, что была права. И Питер был прав. И все эти предупреждающие голоса тоже.
Посередине врыт деревянный столб, а к нему привязан за запястья Гейл. Дикая индейка, которую он подстрелил сегодня утром, висит над его головой, приколоченная гвоздём в шею. Его куртка валяется на земле, рубаха сорвана. Гейл без сознания — его колени подкосились, он висит на верёвках, которыми привязаны к столбу его кисти. То, что когда-то было его спиной, превратилось в бесформенное, кровавое месиво.
Позади него стоит человек, которого я раньше никогда не видела. Зато мне хорошо знакома его униформа — это та самая, что предназначена для нашего шефа миротворцев. Только одет в униформу вовсе не старина Крей. Это высокий, мускулистый мужчина с тщательно отутюженными складками на брюках.
Все фрагменты только тогда складываются в моей голове в единую картину, когда я вижу в его руке занесённый для удара кнут.
