— Может быть, освещение? У нас лампы светодиодные.
— Может быть, я его мельком видела. Но я не уверена. А, если это не он? Его ведь осудят?
— Ну, что Вы, Олимпиада Ивановна, на основании одних ваших показаний никого не осудят. Будут экспертизы, будет психологическое обследование. Невиновен — отпустим. Опознаете?
— А можно написать, как есть? Что вон тот парень похож, но я не уверена?
— Конечно, Олимпиада Ивановна! Так и напишем. Да вы еще на суде будете показания давать, скажите, как есть.
Олимпиада Ивановна подписала протокол, и ее отпустили с миром.
Уф! Даже угрожать не пришлось. А то он уже заготовил спич о том, что если не Дамир Ринатович, то Олимпиада Ивановна. Она же там рядом стояла.
Вася Кивалин ждал в кабинете.
— Есть, — усмехнулся Маленький, входя.
— Я уже видел, — и Василий Иванович кивнул на экран компьютера. — А знаешь, что Альбицкий заявил?
— Что парень не его? Ну, так! Подозрения отводит.
— А если действительно не его?
— А нам-то что? Для суда материалов достаточно. Обвинение надо предъявлять.
— В убийстве?
— В терроризме.
Дамир лежал на кровати в своей камере. По-прежнему один. Илья Львович жалобу, конечно, подал, но пока безрезультатно. Следователь только пожал плечами: до тридцати суток по закону можно держать в одиночке.
Гнилой матрас в палец толщиной, сквозь который в тело врезаются пластины железного каркаса кровати. Окно, застекленное крашеным стеклом и забранное двойной решеткой, почти не пропускает свет. Тусклая лампочка под потолком, которую не выключают на ночь.
Зато вполне приличная светло-зеленая красочка на стенах, даже не облупленная.
На подмосковных железнодорожных станциях есть такие исторические сортиры. Подкрашены, отреставрированы. Стиль ампир с плоскими белыми колоннами. Только вместо унитаза — дырка в полу.
Россия похожа на такой сортир. Подкрашена, отреставрирована. Стиль ампир. Все как в Европе! О! Даже лучше: роскошь, гранитная плиточка, чистота. Можно обмануться, если не заглядывать внутрь. А там — азиатская дырка в полу и первобытная вонь.
Здесь, правда, был унитаз. Прогресс! Только от остальной камеры не отделен ничем, даже занавеской. Да и зачем? И то сортир, и то сортир.
Передачи пока не было, а есть местную еду невозможно: только хлеб и воду. На них Дамир и прожил последние несколько дней. Не считая адвокатской шоколадки.
Он раньше считал себя малочувствительным к бытовому комфорту. Да! Это было нетрудно, имея американскую мебель и семгу на столе. Он ослаб, было трудно встать с кровати и дойти до унитаза. Впрочем, на фига при такой жратве унитаз?
Не чаял сюда попасть. Кто он? Кухонный оппозиционер. Тысячи таких. Побурчать среди друзей, побузить в интернете. И то осторожно, с оглядкой на УК. Но не более. Только тихо шепотом восхищаться теми, кто способен на что-то еще. Да, они герои, они молодцы, а у меня жизнь: приличная машина, загородный дом, университет, девушка. И я не хочу бросать свою жизнь коту под хвост. Точнее на съедение так называемой Родине, которая только и умеет, что пожирать своих детей. И предпочитает лучших, каннибалка!
Что на него нашло? Знал же, где грань! В курсе, где живет. В курсе идиотских законов этой страны и ее изуверского правоприменения. О сотнях случаев слышал, когда людей сажали за реплики в соцсетях. Эмоции! Не сдержался! Давно копившаяся ненависть вырвалась, выплеснулась наружу.
Все-таки они идиоты, что запрещают говорить то, что о них думают. Это когда-нибудь рванет. Впрочем, уже рвануло. Что такое Лига, если не этот взрыв? Эманация ненависти, сочащейся из запечатанных молчанием отравленных сердец.
И Лига мешает взрыву, потому что приоткрывает клапан.
Да правы ли они?
Может быть, пусть лучше все горит синим пламенем, чем гниет и медленно разлагается?
Но нет! Здесь всякий русский интеллигент применяет мыслестоп и вспоминает о приличной машине и загородном доме, на скромные размеры которого господа революционеры не посмотрят и спалят без церемоний, как дачу Блока. Потому что голытьбе все равно: царский министр, жандарм, купец, заводчик или писатель.
И оный владелец недвижимости замолкает и затыкается…
В эту минуту в коридоре послышались шаги, дверь со скрипом приоткрылась и раздалась команда: «На выход!»
Дамир с трудом встал с кровати.
Следователь посмотрел на него странно, словно знал какую-то тайну и милостиво предложил:
— Присаживайтесь, Дамир Ринатович, продолжим разговор.
— А Илья Львович, здесь? — спросил Дамир, садясь.
— Приедет, Константинов, приедет, не беспокойтесь. Мы пока по-простому потолкуем, без него. Дамир Ринатович, вы не хотите чистосердечное признание написать?
— Так я же ничего не отрицаю.
— Тем более. А вам от нас большая скидка выйдет. Вам ведь Илья Львович штраф обещал?
— Он не обещал. Он сказал: «постараемся».
— А тут и стараться не придется. Напишите — тогда точно штраф. Можно еще досудебное соглашение заключить. Тогда подпишите согласие на психокоррекцию и уедите от нас сразу в Психологический Центр. А это, Дамир Ринатович, больница, а не тюрьма: кормят, как в больнице, а не как у нас, стекла прозрачные на окнах, матрасы мягкие, на ночь свет выключают.
— Я хочу посоветоваться с Ильей Львовичем.
— Посоветуетесь. Вы напишите и можете не подписывать. Он вам даст добро — тогда подпишите.
— Хорошо. От руки писать?
— Увы! От руки. Мы потом сами набьем.
И он вручил Дамиру два листа бумаги и ручку.
«Комментарий о членах Лиги Свободы и Справедливости «Они настоящие смелые ребята, которые не говорят, а делают» оставил я, о чем очень сожалею, — писал Дамир. — Это была моя необдуманная эмоциональная реакция на смерть Анжелики Синепал. Я ненавижу ложь, а более бесстыдно лживого канала, чем «Россия вперед» в нашей стране никогда не было и, надеюсь, никогда больше не будет. Однако никакой цели оправдания терроризма я перед собою не ставил, поскольку не разделяю идеологии Лиги и не одобряю ее методов. Ни один человек, даже самый бесчестный не заслуживает насильственной смерти. И каждый должен иметь шанс раскаяться и изменить свою жизнь».
— Написали? — спросил Александр Филиппович. — Подпишите: «Написано мною собственноручно. Число. Подпись».
— После того, как посоветуюсь с Ильей Львовичем, мы же договорились.
— Хорошо. Тогда дайте прочитаю.
Он пробежал бумагу глазами.
— Ну, это не признание, Дамир Ринатович! Да и не о том речь!
— Как? А о чем же?
— А вот о чем!
И он сунул Дамиру протокол опознания.
— И что? — спросил Дамир, прочитав. — Я бы в театре, я сидел в партере. Возможно, эта женщина меня там видела. И что?
— Вы обвиняетесь в убийстве, Дамир Ринатович.
— Вы с ума сошли!
— И именно в убийстве вам и нужно сознаться.
— Это ложь. Я не убивал. И я не имею никакого отношения к Лиге.
— И чистосердечное признание здесь даже нужнее, потому что статья-то расстрельная. Штрафа не обещаю, конечно. Условки тоже. Но жить будете.
— Я не буду себя оговаривать! Есть Психологический Центр. Вам нужно согласие на психологическое обследование? Да? Я подпишу.
— Угу! С адвокатом будете советоваться?
— Непременно!
— Андрей, это я должен быть на его месте!
Они сидели в той самой комнате, где Альбицкий обычно записывал ролики, пили чай и следили за новостной лентой на ноутбуке Андрея. Женя забежал к нему после курсов чешского.
Язык давался легко. Лексика знакомая: «летодло» — самолет, «дивадло» — театр, «позор» — внимание. Даже произношение похоже. Ближе, пожалуй, только украинский.
Об аресте Дамира Рашитова стало известно около часа назад.
— Вас довольно трудно поменять местами, — заметил Альбицкий.
— А если я сдамся?
Альбицкий хмыкнул.
— Тогда наиболее вероятное развитие событий таково: они радостно тебя арестуют, сделают сообщником Дамира, вы познакомитесь на скамье подсудимых, приговорят обоих к высшей мере и расстреляют в соседних подвалах. Впрочем, за последнее не ручаюсь. Возможно, в одном подвале. Но по очереди.
