не только по спине — прошёлся плетью и по груди, и по животу. Каждый его замах вызывал восторг у горожан.
— Мы знаем, кто ты есть! — вопил толстяк под свист плетёных ремешков.
Заглядывал мне в глаза.
— Не прячься! Покажись нам!
Горожане вторили ему: «Зверь! Зверь! Зверь!»
Мой взгляд выхватывал из толпы искаженные яростью и злым весельем лица. Простолюдины. Клановые. И даже рабы! Но не заметил среди людей ни одного знакомого. Хотя, как и Норма, не сомневался, что те явились на площадь. Уж та же вар Севаш кит Аринах точно здесь, пусть я её пока и не увидел. Она бы не пропустила такое зрелище. Должно быть, не туда смотрел. Да и солнце слепило глаза, по-прежнему заставляло жмуриться.
Вновь показалось, что я очутился на Арене. Боль, кровь, вопли огромной толпы. Громкий неприятный голос, азартно комментировавший всё, что творилось на эшафоте. Ну и, конечно же, жара: пот ручьями струился по моему телу, смешивался с кровью. Всё почти как там, на Центральной Арене Селены. Для полноты картины пока недоставало лишь запаха палёной плоти.
Плеть вгрызалась в тело, разбрасывая по эшафоту кровь и клочки кожи. Боль упрямо прокладывала себе путь сквозь магическую преграду. Та либо ослабла со временем, либо уже развеялась вовсе. Потому что с каждым ударом кожаных узлов ощущения становились всё ярче. А улыбка на моём лице всё шире. Как учил меня отец, я не терпел боль — наслаждался ею.
— Покажись нам, зверь!
Толстяк орал в артефакт, разбрызгивая слюну.
«Зверь! Зверь! Зверь!» — скандировала толпа.
Удар следовал за ударом.
Толпа безумствовала.
Я скрежетал зубами, но молчал.
Палач вдруг прервал замах. Опустил семихвостку (с её ремней на эшафот капала кровь), подошёл ко мне вплотную. Я почувствовал идущий от него винный запах и аромат чиманы. Не иначе как заплечных дел мастер любил покуривать травку. Палач взял меня за подбородок, испачкав перчатку в крови: плеть вспорола мне щёку. Приподнял мою голову, заглянул мне в глаза.
Я не видел под маской, как шевелились его губы. Но услышал его голос.
— Обращайся, пацан, — прошептал палач. — Пора. Прекрати дурить.
Он оттолкнул мою голову, попятился, помахивая плетью.
Боль успела задурманить мне голову: я не сразу понял, о чём меня попросили. Вспомнил, что говорила рыжая. Та заявила вчера, что во время казни я должен буду обернуться. Перед толпой людей. Стоя на эшафоте. Тогда я не поверил услышанному, переспросил. «Они увидят твоё лицо, — сказала Норма. — Потом убедятся, что ты оборотень. Разве кто-то сможет после такого заподозрить обман?»
Семь ремней плети вновь вонзили шипы в мою спину. Из груди вырвался похожий на шипение выдох. По подбородку текла не то слюна, не то кровь. Тёплые ручейки струились и по ногам: кровь не скапливалась на эшафоте — утекала через щели между досками. Боли не прибавилось. Её и без того хватало с лихвой. Кровавые брызги, радость толпы, новые вопли толстяка.
Очередной удар прошёлся по животу. Мне подмигнуло солнце.
Я увидел маску палача, тревогу в его глазах. Или она мне лишь почудилась?
«Ты должен обернуться! — твердила мне вчера принцесса. — То, что тебе стыдно это делать на глазах у людишек, то, что ты боишься прослыть среди них жалким трусом — никого не волнует! Забудь о своей гордости, мальчик! Она тут совсем неуместна. Можно умереть, чтобы помочь своему народу. Но умирать, чтобы этим ему навредить — полнейшая глупость!»
«Глупость!» — голосом принцессы простреливала в мозг боль.
«Прекрати дурить», — шептала плеть перед каждым ударом.
Солнце снова мигнуло, устремилось куда-то в сторону. Лица горожан замелькали, подёрнулись пеленой, слились с потемневшим небом. Эшафот покачнулся, выскользнул из-под ног. Сердце отчаянно металось в груди, его удары заглушали другие звуки. Вопли толпы притихли, превратились в звон. Голос Нормы в моей голове становился всё громче, перекрикивая глашатая.
«Обращайся!» — орала принцесса.
Я улыбнулся, прощаясь с болью. Расставаться с ней совсем не жалко. Солнце погасло — нисколько не удивился этому. Исчезли звуки. Всё исчезло.
«Обращайся!»
«Если смогу», — ответил я вчера принцессе.
«А смогу ли не делать этого?» — появилась тогда в голове мысль. Не будет ли трусостью поддаться на уговоры и вновь обратиться на глазах у людей? Что бы сказал об этом отец? Как поступил бы на моём месте он? Кем лучше перед ним предстать, когда после смерти окажусь в Лесу: трусом или глупцом? Ответов на все эти вопросы я так и не нашёл.
Чувствовать себя глупцом мне доводилось не раз. Ещё один такой случай меня не страшил. Но сейчас я вдруг осознал, что не хочу прощаться с Тильей. Представил её улыбку, её глаза. Почувствовал запах её волос и кожи, аромат духов. Услышал её голос: «Помнишь, Линур, что ты рассказывал о башне, которую мы построим в имперской столице?»
«Помню», — мысленно произнёс я.
Принял решение.
И всё же испытал разочарование от того, что началось обращение.
Первым делом, как случалось всегда после обращения, я почувствовал запахи. Всё те же: их набор на городской площади почти не изменился. Но многократно усилился. Я едва не задохнулся от окружавшего меня смрада. Не удержался — чихнул. Сделал попытку заткнуть себе ноздри — неудачную: не смог пошевелить… лапами. И тут же едва не оглох от шквала человеческих голосов.
«Зверь! Зверь! Зверь!»
Разлепил веки — с высоты эшафота вновь увидел заполненную разномастной толпой городскую площадь. Почудилось, что людей на ней стало ещё больше. Они прижимались друг к другу, не позволяя протиснуться торговцам. Прятали под капюшонами головы — защищались от поднявшегося над крышами солнца. Пожирали меня пропитанными страхом и совсем уж детским восторгом взглядами.
«Зверь! Зверь! Зверь!» — скандировали горожане.
— Вот его истинное лицо! — ревел усиленный артефактом голос глашатая. — Вот кто прятался под обликом милого мальчика! Нравится ли вам его настоящее лицо, сиеры и сиериты?! Остались ли у вас сомнения в том, что воины императора схватили настоящего врага?!
Он вспугнул стаи голубей — те сорвались с крыш и карнизов домов, закружили над площадью.
— Теперь вы верите, что враги человечества полны коварства?! — продолжил глашатай. — Что они норовят проникнуть в ваши города! В ваши дома! Что они мечтают вцепиться в ваши глотки! Попробовать вашей крови! Вы понимаете, кто может вас от них защитить?!
Толстяк прервался, слушая выкрики из толпы.
«Армия!» — кричали одни.
