Инструктор оказался манипулятором. Лиза орет на меня, как фельдфебель. Чего и ждать – это же я, у меня вечно проблемы, мама сказала бы: «Проверь, что ты делаешь не так. Не может быть, чтобы все кругом были плохие, одна ты хорошая».
– Ой, Машенька, папа звонит! Машенька, возьми трубку! Папа звонит!
Я подпрыгнула от неожиданности. Завертела головой; рядом никого не было. Это Машин телефон вдруг ожил, разговорился, забормотал дурашливым голоском:
– Папа звонит! Машенька, возьми трубку!
Машенька не могла взять трубку – она умирала, не приходя в сознание, в одной из частных московских клиник. Я провела пальцем по экрану, принимая за нее этот вызов.
– Что ты говорила насчет «помочь»? – мой собеседник говорил, будто каждое слово давалось ему с трудом. – Ты кто такая? Врач?
– Нет, я не врач, но… Я догадываюсь, что происходит с вами и вашей дочкой. Я могу…
– Ты заодно с ним, да? Скажи ему: я отдам этот доллар. Пусть возьмет.
– Я… нет. Я не заодно с ним. Я…
– Ты мне врешь?!
– Нет, послушайте…
В трубке раздались странные звуки. Я с ужасом распознала рыдания.
– Я хочу все вернуть, – прорыдал человек в костюме. – Я отдам все… Если ты не с ним, как ты мне поможешь?
– Назовите адрес, – сказала я твердо.
В трубке воцарилась тишина.
– Только приезжай одна, – прохрипел его голос. – Если я узнаю, что это подстава…
Когда он начинал угрожать, у него, видимо, делалось светлее на душе. Он угрожал легко и естественно, как щуки плавают, а воробьи летают.
– Если вы будете мне хамить, я не приеду, – сказала я. – Выбирайте.
Обрушился дождь. Первые капли обещали великий ливень.
– Приезжай, – сказал мой собеседник в трубке. – Адрес я пришлю.
* * *
Было ли мне страшно? Чуть-чуть. Адреналин бушевал так, что страху не оставалось места.
Сомневалась ли я в том, что делаю? Нисколько. Мне уже приходилось сталкиваться с Тенями. Легкие победы развращают, но в тот момент я об этом не задумывалась.
Частная клиника помещалась недалеко от университета. Когда я вышла из метро, дождь уже перестал. Я включила навигатор на Машином телефоне и скоро уже входила в стеклянные двери больницы, невероятно пафосной снаружи и внутри.
– Вас предупредили, что я приду?
Охранник на входе кивнул.
Я надела бахилы и сжала амулет в кулаке…
Широкий бурый след вел от входа по коридору. Как будто здесь провезли на каталке дырявую цистерну с кровью, а не хрупкую девушку. У меня задрожали ноздри, как у Пипла, – мне померещился запах, которого не было и быть не могло, ведь на самом деле в коридоре блестела чистотой вымытая плитка.
В глубине коридора у двери стояли два телохранителя. Ее отец как-то очень серьезно относился к жизни.
У входа в палату я вдруг испугалась.
Преодолела страх, постучала и вошла.
* * *
На обеих руках у нее были катетеры, вокруг толпились стойки с капельницами, на экранах отражались пульс, очень слабый, и давление, очень низкое. В палате никого не было, кроме пациентки – и человека в костюме.
Он успел избавиться от пиджака и галстука. Нагрудный карман его белой рубашки выглядел так, будто в нем держали свежеотрезанный палец: кровь заливала рубашку до пояса. Печать на виске топорщилась уродливым кожистым наростом.
– Что это? – я указала на карман его рубашки.
– Ты кто? – спросил он отрывисто. – Экстрасенс?
– Что у вас в кармане?
Он поглядел на меня со страхом. Дрожащей рукой потянулся к карману…
На его ладони лежал доллар-единичка. Надорванный край, чернильная клякса, – эта купюра видала виды.
Амулет впился мне в ладонь. Я увидела истинную суть этой купюры – она была пропитана кровью и пронизана копошащимися червями.
– Что это?!
– Это мой талисман, – прошептал он. – Подарок. Приносил мне счастье. Пацанов перебили в девяностые – а я цел. Партнеры разорились в кризис – а я наварился… Это просто обыкновенный рваный бакс!
Он дышал сквозь зубы – понимал, что это не обыкновенный бакс, хоть и рваный. Он чуял, что за вещь лежит сейчас на его ладони. Если бы мог увидеть – поседел бы, наверное, в один момент.
– Подарок – чей?
– Мне заплатили, – повторил он упрямо. – Честно…
– Когда?
– Двадцать лет назад…
– Не может быть, – вырвалось у меня.
– А теперь он хочет, чтобы я вернул долг… Набежали проценты…
– Кто хочет? Назовите его имя! За что он вам заплатил?
Он смотрел на меня больными воспаленными глазами.
– Я продал душу, да? – спросил шепотом. – И нет спасения, да? А Машенька-то в чем виновата? Она ни в чем… Я могу в ад… А ее за что?!
Смотреть, как рыдает старый прожженный воротила, было очень страшно. Он подошел к кровати, на которой умирала его дочь, и опустился на колени:
– Я не знал, я не знал, я не знал, что так повернется, что ты за мои грехи расплачиваться будешь, я не знал…
– Да все ты знал, не прикидывайся, – сказал спокойный, почти веселый голос.
Я резко обернулась. У двери палаты стоял доктор в халате и шапочке, в марлевой повязке, закрывающей лицо. В руке у него, выбиваясь из общей медицинской картинки, лоснился соком здоровенный надкушенный помидор.
Доктор прикрыл дверь палаты:
– Ты сам заключил сделку, ты выбрал, как жить. Я на тебе много поимел, и ты себя не обидел.
Он оттянул повязку с лица вниз, на шею, и с наслаждением откусил от помидора. На больничный пол закапал свежий сок.
Я сжала амулет. Доктор был Тенью, и такой отвратительной, что я не готова была глядеть на него дольше секунды.
– Я тебя вижу! – выкрикнула я.
– Привет и тебе, Турук-Макто, – отозвался он вполне доброжелательно. – Что нового на Пандоре?
В человеческом обличье он выглядел ухоженным, в меру загорелым, сухим и поджарым мужчиной лет тридцати. Его открытое лицо располагало к себе: пациенты должны верить такому доктору…
– Ты хотела знать, за что я ему заплатил? За услугу. Очень простую. Он изнасиловал в темном переулке одну не в меру гордую девицу. Сбил спесь, так сказать. Я заплатил ему этим баксом – и еще удачей, безопасностью, великой прухой на много лет. И как он развернулся в девяностые! Пока обделывал свои делишки, скольких людей разорил, довел до петли, тупо заказал… А кое-кого сам придушил, было ведь дело?
Человек в окровавленной рубашке застонал.
– И мне вышла выгода, – снова заговорил «доктор». – Все его жертвы за двадцать лет стали моими жертвами. Он никогда не задумывался, что сам – тоже звено в пищевой цепочке, разве что пожирнее… А ты, посвященная, как думаешь: он достоин жизни?
Он втягивал меня в разговор, и я дала слабину:
– Он – ладно, но девушка ни в чем не виновата!
– Она его дочь, она точно такая же, и ты это знаешь. Вот дверь, посвященная. Если ты сейчас уйдешь – я сделаю вид, что тебя не видел.
