Юрий Корчевский - Сторожевой полк. Княжий суд

Я улыбнулся суевериям отважного десятника, посмотрел на коряги, торчавшие у берега, на волны, с шелестом набегающие на гальку, поежился от одной мысли о предстоящей малоприятной процедуре и вошел в воду. Холодная вода обожгла ноги. Я невольно дернулся, сзади ахнули. Обернувшись, я увидел, что все ратники с тревогой наблюдают за мной. Федька трижды перекрестился, что-то шепча губами.

Конечно, можно было бы и с берега нырнуть, да вдруг под водой на корягу какую наткнусь. Шею себе сверну, а молва недобрая сразу пойдет, мол, на их глазах водяной князя утопил.

Зайдя по пояс, я наклонился и стал обшаривать руками дно. Ил один, да и все. Пошел вдоль берега, зашел поглубже, вновь ощупал дно – ногами. Ничего!

– Федор! В каком месте татарин мешок бросил?

– Да вроде там где-то.

На берегу заспорили: «Дальше, кажись, выше по течению».

Ладно, чего их слушать, не приметили. Да то и понятно – на воде ориентиров нет.

Когда я уже совсем замерз и подумывал о выходе на берег, погреться у костра, ноги наткнулись на что-то плотное. А мне здесь уж по шею. Пришлось нырнуть.

Руки нащупали что-то плотное – никак кожаный мешок? Я попытался его поднять. Какое там! Тяжелый, черт, вроде его и в самом деле водяной держит.

Я вынырнул, глотнул воздуха. Все ратники подошли к реке и стояли у самого уреза воды, не представляя, чем мне можно помочь. Я нырнул снова, подтянул мешок волоком по дну под водой, в сторону берега. Снова вынырнул, а то от нехватки воздуха уже в висках стучало. Отдышался и опять под воду. С каждым нырком удавалось подвинуть мешок поближе к берегу. Как же татарин так далеко его зашвырнул? Или мешок воды набрал и еще более оттого потяжелел?

Когда уже можно было стоять почти по пояс, я поднял мешок и с силой швырнул его на берег, заорав:

– Поберегись! Это водяной!

Мешок со звоном упал на гальку, не пролетев и метра, настолько он был тяжел.

Ратники брызнули в испуге в стороны, даже Федька не удержался. Ох, и смеялся же я, даже про озябшее тело забыл. Стыдно бывалым воинам стало, руки мне протянули, помогли на берег выбраться. Федор подал какую-то тряпку. Я обтерся насухо, оделся и обулся.

Я присел поближе к костру, стуча зубами от холода. Федор меж тем подтащил мешок ко мне поближе.

– Раз-звяжи! – У меня до сих пор зуб на зуб не попадал.

Федор ножом просто взрезал веревочку у горловины мешка, потому что она набухла от воды и не развязывалась. Любопытствующие ратники попытались было сунуть нос в мешок, но Федор рявкнул:

– Как в воду лезть, так вас не было, а как добычу смотреть, так вы поперед князя норовите! Брысь отседа!

Ратники отошли, но не далеко. Уж очень им интересно было узнать, что там, в мешке?

Федор запустил руку в мешок, вытащил в кулаке серебряные монеты и массивную серебряную же цепь с крестом. Среди ратников пронесся завистливый вздох.

– Федя, все из мешка вывали на тряпку, а то там воды полно.

Федор сбегал к подводам, принес чистую рогожу, опрокинул над ней мешок.

Зазвенели и покатились по рогоже монеты. Небольшой грудой лежали кольца, перстни, цепочки, серебряные чарки и ковш.

– Ого! – откинулся назад Федор.

– Дай всем воинам по рублю серебряному, а подводы с добром дома поделите.

Распоряжение мое было встречено восторгом и ликованием.

– Князь, вот повезло-то! – торжествовал Федька.

– Не рано ли радуешься, Федор? Как бы боярыне злато-серебро возвращать не пришлось. Жаловалась она, что совсем без ценностей осталась. А вот рухлядь, что в подводах – то уж точно ваш трофей.

– И это трофей, князь! – горячился Федька. – Все, что на саблю взято, – наше!

– Так не по-соседски, Федя. Сейчас в деревню вернемся, покажу боярыне все, что в мешке. Признает ежели за свое, то верну.

– Ай-яй-яй! Креста на тебе нет, князь! – чуть не застонал Федор. – Кони да пищали для макаровских ратников надобны, а ты своими руками добытое серебро отдать хочешь!

– Молчи, Федька. Знаешь поговорку: «Жизнь – государю, а честь – никому».

Федька обиженно сопел всю дорогу.

Занималась утренняя заря. Впереди показались черные остовы сожженных изб и блуждающие вокруг люди. Пахло гарью. Мы въехали в деревню, вернее, в то, что еще вчера было Окуневом. С полуобгоревших изгородей хрипло перекрикивались два чудом уцелевших петуха, возвещавших наступление тяжкого для погорельцев дня.

Страшное зрелище открылось нашим взорам. Подожженные татарами избы догорали. Черные головешки еще тлели и курились дымком. На месте сгоревших изб лишь высились печные трубы, да и то не везде, а лишь там, где не топили по-черному.

Ехали мы медленно, обоз разогнаться не давал. Может, оно и к лучшему: глазели по сторонам – прикидывали ущерб. Вчера, во время боя, было просто не до этого. Теперь же, когда рассвело, мы воочию увидели, какое горе и разрушение принесли своим неожиданным и стремительным набегом татары. Треть изб и построек была сожжена. У каждого двора лежали на холстинах тела убитых.

У хлопцев моих от ярости и ненависти зубы скрипели.

– Вот нелюди!

Мы подъехали к сгоревшему дому боярыни. Она вышла навстречу нам, уже умытая и одетая в простенький сарафан, но явно не боярский, из холопских запасов – из тех, что понаряднее.

– Здрав будь, князь. Прости великодушно, но угостить тебя и воинство твое нечем.

– Да мы уж и откушали немного. Мы тут пленного татарина судить собрались. Вот, холопа твоего, Гришку, сыскали. Что с ним делать думаешь?

– Высечь его, да пусть на свинарнике работает. Пригрелся в боярском доме, как змея, да и подвел в нужный момент.

– Воля твоя, боярыня, только уж больно ты мягка. Он не поехал за помощью, струсил, в стогу прятался, бросив коня. Сама подумай, если бы мы не поспели на помощь вовремя, вы бы все сейчас за татарскими лошадьми на аркане в плен бежали. Думаешь, на чужбине да на скудных харчах и тяжелой работе долго протянуть можно? Или на невольничий рынок в Кафе отвезли бы и продали в рабство. Вспомни даже у соседей – вернулся ли кто-нибудь из плена?

Боярыня наморщила лоб и задумалась:

– Нет, не припомню таких.

– Ладно, я тебе сосед, и не след мне тебя поучать. Сейчас татарина осудим, да и к себе поедем. Собери людей.

Жители деревни к полусгоревшему барскому дому собрались быстро.

Я сидел на коне – больше просто не на чем было. Боярыня стояла рядом. Макаровские русины привели связанного татарина. Я поднял руку:

– Православные! Люди русские! Сейчас будем суд чинить. Один из разорителей деревни вашей – перед вами. Как народ скажет, так с ним и поступим. Остальных с Божьей помощью удалось живота лишить.

Из толпы стали раздаваться гневные крики. Татарин втянул голову в плечи и затравленно озирался.