Смертного ужаса перед ней я не ощущал. От инфразвука меня надежно защищала униформа со шлемом.
Генрик вошел в червоточину первым, вызвав целый взрыв черных брызг, почти сразу упавших обратно на ее поверхность. И это – параллельно земле, вопреки закону тяготения! Я зажмурился и, опасливо вытянув руки вперед, шагнул тоже. Сделал вслепую два шага, потом меня встряхнуло – так, что зубы клацнули… а потом кто-то бесцеремонно ухватился за мои запястья и дернул вперед.
Я открыл глаза.
Это был Генрик. Он улыбнулся и сказал:
– Слезай, барин! Приехали!
Было еще темно – последние предутренние часы. Штольня вывела нас в глубокий и сырой овраг, утопающий в зарослях высокорослого лабазника. Густой медовый дух пробудил воспоминания о родных лесах, сенокосе и сладком травяном чае. Я сглотнул слюну и скользнул между стеблей. Стебли качнулись, крошечные белые лепестки осыпали мою голову и плечи ароматной порошей…
Овраг спускался к неширокой речушке, почти ручью. Противоположный берег, насколько хватало глаз, был ровным, точно стол. Редкие и низкие кусты едва выступали над богатым разнотравьем.
Генрик осторожно ступил в воду. Перебрался, покрутил головой и показал рукой «теперь ты». Я без единого всплеска форсировал сравнительно глубокий, до середины бедра, и довольно холодный (это чувствовалось даже через комбинезон) ручей, вскарабкался на глинистый берег, и мы двинулись дальше.
Начальник штаба говорил, что до горной гряды, скрывающей в недрах лаз, придется идти километров семь-восемь. Местность открытая, но пустынная. Опасность быть обнаруженными мала, но присутствует. Онзаны, как сторожа, достаточно беспечны, но целиком полагаться на это не стоит. Слишком много было «но»…
По всему пути Генрик ронял сантиметровые дротики радиовешек, а я вдавливал их в землю каблуком. Когда подобрались к скалам вплотную, рассвет даже не думал заниматься. В свете луны и звезд скалы казались темно-фиолетовыми, заляпанными черными пятнами вьющейся растительности. Поплутав немного, наконец-то обнаружили искомую пещеру. Жутковатый черный провал, отмеченный низким каменным козырьком, так и дышал холодом.
Генрик пригнулся и бесстрашно нырнул под мрачные своды.
Я для чего-то набрал в грудь побольше воздуха, задержал дыхание и последовал за ним.
Ход постепенно сужался.
Скоро нам пришлось опуститься на четвереньки, а затем и на животы. Я полз, старательно вжимаясь в гладкий, словно полированный, камень. Сверху вроде тоже было гладко, но я все равно опасался зацепиться за что-нибудь ранцем или карабином. Раньше я никогда не страдал клаустрофобией и даже думал иногда, что это просто выдумка популяризаторов психологии и киносценаристов. Но перевоплощение в земляного червя и долгое пребывание в его шкуре сыграли свою зловещую шутку и со мной. Я начал задыхаться. Не хочется даже думать, каково было Генрику, в полтора раза более широкому, чем я, с его почетной ролью «первопроползца».
Наконец он торжествующе взревел и нырнул куда-то вниз. Я из последних сил ускорился, колотя ободранными локтями и коленями по скользкому камню, и оказался у выхода из осточертевшего тоннеля.
Предо мною простиралась довольно широкая полость. Дальний край ее терялся в зеленоватом мерцании, рожденном системой ночного видения. Я идиотски хихикнул и вывалился кулем на простор, преодолев десятисантиметровый уступ, которым оканчивался лаз.
Вскочив и жизнерадостно показав комуто невидимому выставленный средний палец, я подошел к вглядывающемуся в даль Генрику. От избытка чувств хлопнул его по гулкой спине и с радостной озабоченностью спросил, нет ли у него желания вернуться, чтобы «попресмыкаться» еще?
Генрик, однако, моей щенячьей радости не понял и приказал немедленно заткнуться. Я заткнулся, но решил отыграться при первой же возможности. Он тем временем закончил рекогносцировку. По-видимому, удовлетворился ею, и все так же молча двинулся вперед.
Я напоследок обернулся.
Узкая дыра лаза напоминала нечто срамное.
Крякнув неодобрительно, я побежал догонять товарища.
Полость медленно, но постоянно расширялась.
Генрик дернул меня за рукав:
– Слушай, Капрал, тебе не кажется, что мы шагаем внутри здоровенной бутылки? Глянь, какие стены ровные и гладкие, з-заразы, аж жуть!
Мне казалось, и я согласно закивал. Бутылка не бутылка, но что-то вроде того. Штоф, скажем. Я мрачно продекламировал: «Попал в бутылку таракан. А вылезти не смог. От злости бедный таракан в бутылке занемог. Он сдох в начале января, прижав усы к затылку. Кто часто сердится, тот зря не должен лезть в бутылку!»
Генрик пригладил свои флибустьерские усы и обиженно сказал:
– Сам ты таракан! И когда здесь январь – тоже неизвестно. Нескоро еще, судя по растительности.
– «…После этих слов командира в мрачном подземелье снова повисла тягостная тишина, нарушаемая лишь отзвуком шагов да шуршанием чьих-то невидимых крыльев», – проговорил я с подвываниями. – «И невдомек было отважным разведчикам, что по их следу спешат уже неутомимые гончие смерти».
– Что это ты несешь? – удивился Генрик. – От темноты крыша поехала?
– От нее, Гена, проклятой. А паче того от тишины. Ты, я помню, раньше был не в пример разговорчивей.
– Мы не на посиделках. О чем говорить-то?
– О-о! Меня, Гена, занимает сейчас множество вопросов – как глобального характера, так и попроще. Найти бы того, кто ответит хоть на главные…
– О смысле жизни, что ли?
– Да нет, – сказал я. – И поважнее найдутся.
– Ну?! И какие же?
– Почему – Бородач? – прорвалось из глубины души наболевшее. – Почему этого твоего черта лысого, ефрейтора этого твоего адольфоподобного, зовут Бородачом? Он же, гад, до синевы бреется.
– Ах, вот оно что! – расхохотался Генрик. – Как же, причина есть. Слушай, коли интересно. Он, понимаешь, был крутым байкером, Бородач наш. Имелась у него борода по пояс, заплетенная в две тугие косы, и был чумовой навороченный байк. Собственноручно собранный из трофейного, времен Великой Отечественной, мотоцикла «BMW» и движка от «горбатого» «Запорожца». Как говорится, история Бородача стара, как мир. Не поделил женщину с еще более крутым парнем. Бородач, желая расставить все точки над буквами, вызвал парня на дуэль. Грохнул. Сообщество байкеров результата дуэли не признало. Вернее не признало оснований для ее проведения: «телка» была «левой». Из-за такой мочить своего – тяжкий грех. Бородачу объявили вендетту. Вендетта получилась односторонней. Бородач убил еще троих, а перекалечил – без счета. Заглянувшие к нему вербовщики Легиона застали его за увлекательным занятием, он мастерил жилет из тротила – собирался подорваться вместе с мотоциклом и большой партией бывших приятелей. По прибытии в Легион бороду уничтожал с изощренным мазохизмом. Убив онзана, отрезал по сантиметру от одной из кос – в шахматном порядке. Остатки сбрил лишь тогда, когда заплетать стало больше нечего. А кличка прижилась.
