лучше видит. Я лучше слышу. Шансы неравны. Так, что же делать? Пока: не спать. Главное не спать. Не спать! А там по ситуации…»
Прошло ещё несколько минут. Дикобраз вздохнул и выдохнул. Глубоко, громко.
Дикобраз: Бррр брр брр…
«Вот! Вот момент. Вот сейчас! Нет, пока ждать.»
Дикобраз поднялся, сел на нары. Сидит. «Наверно смотрит прямо на меня. Приготовиться. Сейчас.»
Но дикобраз не торопился.
Дикобраз: Бррр брр брр.…
«Кажется он снимает рубашку. Зачем? Он тоже будет спать? Нет. Что-то другое у него на уме. Что-то другое. Не собирается же он задушить меня скрученной рубашкой? У него должно быть оружие. У него должно быть настоящее оружие. Было ли оно у него сразу? Или передали сейчас? Сегодня? Куда его вызывали? Кто? С каким допросом? Почему все части тела на месте?»
Крутились вопросы в голове, важные и неважные. От напряжения изнывала лапа – игла впивалась в ладонь до чёрных отметин, до крови. Теперь время тянулось болезненно медленно. Но дикобраз не торопился.
Дикобраз: Бррр брр брр.…
«Ну? Ну что ты? Давай!»
Дикобраз: Бррр брр брр… Набегался… Моё место здесь.
Удар. Ещё удар. Хлынула кровь. Ещё удар, уже слабее, тише.
Заяц встал резко. Развернулся к дикобразу.
Заяц: Что ты…
Дикобраз: Вот и всё, дикий… набегался. Моё место здесь.
Сильным ударом большого боевого ножа дикобраз пустил себе кровь из сонной артерии. Попал не с первого раза. Залил камеру как бассейн. Весь пол и стены красные, но в темноте не видно.
Дикобраз: Вот и всё, дикий.
Умер. Дикобраз умер.
«Дикобраз… что ж ты делаешь, дурак! Дурак! Мы могли бежать. Бежать отсюда. С таким-то ножом мне ни одна жаба не страшна, да и ты не промах. Зачем так-то? Дурак… дурак…»
Дикобраз умер. Убил себя ножом. Никогда раньше заяц не видел как животные сами себя лишают жизни. Он знал, что такое случается в тюрьмах. Даже шнурки забирали раньше – на них вешались. Чего только не делали заключённые, чтобы лишить себя проклятой жизни. Но это было где-то там – «за дверью», в другом покрытом мраком мире. Теперь же мир этот вытеснил все другие, разорвал на щепки двери, и стал миром зайца. Одним единственным, без версий. Сидит заяц в маленькой камере. Самоубийца в крови. Он сам в крови. Темно и очень-очень страшно.
«Гроб. Это проклятый гроб! Нельзя тут больше оставаться! Ни секунды. Сводит с ума эта чернь, этот липкий пол, эта рожа застывшая в оскале! Ненавижу. Боюсь. Дикобраз… Неужели не нашёл ты других вариантов? Зачем мы говорили? Зачем тебе мои мечты? Я что должен был тебе сказать? Что? Если бы во мне была надежда – хоть какая-нибудь – смог бы я передать её тебе? Но как? Как?!
Прости меня, дикобраз! Я честно уже ни во что не верю! Я даже не знаю способен ли я ещё… на что-то высшее. На что-то выше чувства голода. Теперь я понимаю смысл этого мрачного заточения. Мне нечего любить в мире мрака! Они отняли у меня саму возможность любви! Вот оно… страшнейшее из наказаний. Вот он, ад на земле. А тогда… что кроме боли и ненависти мне остаётся? Что ещё я могу выдавить из своих ран? Прости, дикобраз. Я так же низок как и ты. Я не нашёл в себе ни капли доброты для тебя. Я не могу любить во мраке. Я обречён.»
Нож дикобраза лежал рядом с ним, у бедра. Он положил его так, чтобы зайцу не пришлось выдирать его.
Заяц взял нож, вытянул лапу вперёд себя. Задержал дыхание, не двигается. Смотрит на лезвие ножа – оно отсвечивает свет, которого нет и не может быть в этой камере – в нём отражение. «Теперь ещё страшнее.»
«Убить себя?! Он для этого его положил? «Моё место здесь…» Да, и моё место здесь…
Убить себя? Какая нормальная мысль! Какая простая! Убить себя на зло им всем. Мне даже попрощаться теперь не с кем. Кому обо мне плакать?! Вот тут. Тут дикобраз, а я тут рядом. Вот тут, напротив. Или может у стеночки? Так, чтобы спиной… Так соскользну же. Нет, надо лечь. Нет, не хочу лежать. Как-то по-другому. Да какая разница как?! Главное, что теперь-то… всё. Зачем жить? Я не знаю зачем жить. Гроб мне сделали. Пора.»
Заяц поднял голову и громко засмеялся. Это был смех всех чувств сразу. Всех, что в нём ещё были. Всё вокруг показалось дурным до предела – ненормальным, больным, плывущим в стороны (как тогда в больнице). Он смеялся и не мог остановиться. Он стал бить рукояткой ножа в пол, но этого было мало. Встал, ударил в стену – раз, раз, ещё раз – и этого оказалось мало. Он смеялся и бил всё вокруг.
«Это бред! Это бред! Всё тут бред! Это королевство материализовавшегося бреда! А может и меня нет?! Может тут вообще никого нет?»
Заяц: Ауууу! (закричал заяц)
Заяц: Ауууу!
Заяц: Ээээй, начааальник! (Крикнул заяц в дверь и ударил по ней ножом несколько раз.
«Идут или не идут?! Давайте, валяйте! Я покажу вам берсерка, сукины дети!»
Заяц подбежал к дикобразу – схватил его за шею, за руку, «нет, так не берётся». Отодвинул, обошёл сзади, обхватил двумя руками, наконец поднял и подтащил к окошку в двери.
«Ну? Идут или не идут? Почему я опять ничего не слышу? Давай, эй!»
Заяц: Начальник! Ээээй, начааальник!
Лапы затекают. Остатки крови хлещут из шеи дикобраза.
Заяц: Ээээй!
???: Что разорался, ква? Щас по морде получишь, крикун, ква ква ква!
«Это Квако. Он близко. Сейчас откроет. Давай!»
Заяц: Он умер! (Заяц практически вставил морду дикобраза в ещё неоткрывшееся окошко). Он умер!
Квако: Кто умер? Кто умер, ква? Щас, погоди, ква! Щас открою, всем наваляю, ква ква ква!
«Давай!»
Окошко открылось. Заяц с силой вдавил дикобраза в проём – брызнула кровь на Квако и его проклятый белый фонарь. Теперь если отойти, он может так и повиснет, подумал заяц.
Квако: Что это? ЧТО ЭТО ЗА ХРЕНЬ, КВА КВА КВА!
Заяц: ОН УМЕР!
Квако: Что?! Почему?!
Заяц: Это вы его убили! Это ты его убил, Квако! Ты и всё твоё проклятое раздолье! Жри теперь! Пей его кровь! Ты же крови его хотел? Пей, Квако! И мою можешь выпить! Давай, заходи в наш уютный гроб!
Квако: Заткнись, заяц! Заткнись, ква! Мне запретили, но я тебе пару хороших вставлю! Что, ква? Умом тронулся там?
Заяц: Да, тронулся! Да! У меня труп на два квадратных метра! Всё в крови! Я может спать спокойно должен, ась?! С трупом? Выведи меня в другую камеру!
Квако: Не ори! Выведу! Но ты заткнись, ква ква ква! Заткнись! А ну отошёл! Морда к стенке! Нижние на ширине верхних! Отошёл от двери, ква. Давай!
«Щас
