система залпового огня времён Второй мировой войны. Разработан в начале 1930-х годов. Калибр 158,5 мм. Максимальная дальность стрельбы 6900 м. Уступал «Катюшам» (БМ-13) практически по всем параметрам, кроме точности стрельбы.
И словно последний штрих в этой трагедии, в светлеющем небе над горящим и дымящимся полем прошла на восток девятка пикирующих бомбардировщиков Ju-87 с черными крестами на крыльях.
Курт до боли сжал кулаки.
«Десятая танковая дивизия еще жива», — подумал он, провожая взглядом самолеты, — «мы получили жестокий удар, но это не значит, что нас больше нет».
Книспель решительно вернулся к неподвижному T-IV, открыл закрепленный на корме ящик с инструментами и достал кувалду и запасные шплинты. Вернувшись к соскользнувшей с катков гусенице, он начал с яростным остервенением выбивать шплинт, мешавший отсоединить покореженный трак. Через минуту к нему присоединился механик-водитель, а командир и заряжающий уже снимали с брони танка закрепленные на ней запасные траки.
Курт работал, не обращая внимания на усталость и ссадины на руках. Немецкий танкист верил, что прошедшие над его головой «штуки» засыпали бомбами русские пушки, уничтожившие столько немецкой техники и убившие сотни его боевых товарищей, но этой мести ему было совершенно недостаточно. Иваны должны ответить за то, что они сделали. Ответить сполна! И он, Курт Книспель, приложит все силы к тому, чтобы их расплата стала как можно более скорой и жестокой!
* * *
Наверное, мы с экипажем старшего лейтенанта Калины были единственными участниками сражения за Москву, кто мог наблюдать сверху картину начала этой грандиозной битвы. Других самолетов я поблизости не видел, зато полет нашего Пе-2 вдоль линии фронта сопровождался быстрыми и радикальными изменениями обстановки на земле.
Мы начали облет с южного фланга Можайской линии обороны, где готовилась нанести удар по нашим позициям третья танковая группа генерала Германа Гота.
По мере передачи мной данных радистам артполков РГК и дивизионов БМ-13, сумевших за ночь выйти на новые позиции, темнота внизу расцвечивалась сотнями вспышек и хвостатыми звездами стартующих реактивных снарядов, а через десяток-другой секунд на немецкой стороне фронта яркими огнями вспухали целые поля взрывов. Почти всегда после этих ударов там что-то начинало яростно гореть и взрываться, выбрасывая высоко в небо фонтаны раскаленных осколков и факелы сгорающего топлива.
Несмотря на внезапность удара, немцы пытались отвечать и вести контрбатарейную борьбу, причем иногда у них это даже получалось.
Уже через десять минут после открытия огня первыми дивизионами наших тяжелых гаубиц и «катюш» в небо поднялись ночные истребители противника. Правда, охотиться за моим Пе-2 они не стали. Восемь «дорнье» пытались выступить в роли разведчиков и навести свою артиллерию на ведущие огонь русские орудия, но получалось у них это не слишком хорошо — работать корректировщиком при намертво заглушенной связи довольно сложно.
А мы, между тем, продвигались к центру Можайской линии обороны. Позади осталось Минское шоссе. Здесь тоже работала наша артиллерия, стремясь ослабить группировку противника, которая должна была наносить сковывающий удар, но на этом направлении удалось собрать гораздо меньшее количество стволов на километр фронта, и столь же впечатляющей картины, как на юге, естественно, не получилось.
Последними под раздачу попали немецкие танковые и моторизованные части генерала Гёпнера. Случилось это уже перед самым рассветом, и здесь все прошло далеко не так гладко, как на юге, где отстрелявшиеся артполки смогли ускользнуть от ответного удара, пользуясь оставшимся до рассвета часом темноты.
Отстрелялись гаубицы и «Катюши» очень хорошо, но полностью подавить огневые средства четвертой танковой группы они были все же не в силах. Слишком мало осталось в распоряжении Ставки стволов тяжелой артиллерии, и еще хуже дело обстояло со снарядами крупных калибров.
Из-за отсутствия радиосвязи генерал Гёпнер не получил вовремя информацию о том, что происходит на южном фланге группы армий «Центр», но и без этого немцы отреагировали на наш удар достаточно оперативно. Я видел, как на позициях еще ведущих огонь артполков РГК начинали рваться немецкие снаряды, как в предрассветных сумерках с вражеских аэродромов поднимались сотни самолетов и ложились на курс к передовой.
На данный момент я сделал все, что мог, и сейчас настало время уходить — еще минут десять, и в небе станет тесно от «юнкерсов» и «мессершмиттов». Пе-2 старшего лейтенанта Калины, пользуясь последними минутами темноты, взял курс на восток. Мы возвращались на аэродром, а спутники продолжали разворачивать передо мной картину начинающегося грандиозного сражения, предсказать исход которого с внятной точностью оказался неспособен даже мой вычислитель.
Полковник Рихтенгден прибыл в группу армий «Центр» на следующий день после начала решающего наступления на Москву. В штаб фон Бока он не поехал — получить там нужные сведения полковник не рассчитывал. Выяснив, на каком аэродроме базируются ночные истребители, Рихтенгден приказал водителю отвезти его прямо туда.
Днем «дорнье» не летали, так что все пилоты находились в расположении эскадрильи. Рихтенгден побеседовал с каждым из девяти летчиков, хотя в наибольшей степени его интересовал лишь один из них — обер-лейтенант Беккер. Он был единственным выжившим из тех, кто столкнулся в бою с русским стрелком в небе под Киевом.
«Дорнье» Беккера упал в лес, бортмеханик погиб, но сам пилот сумел спастись, выпрыгнув с парашютом из теряющей управление машины. На свое счастье, в хаосе, царившем на земле во время прорыва русских из окружения, летчик опустился прямо на головы немецких танкистов одиннадцатой танковой дивизии, стоявших в ожидании приказа, который, к слову, поступил только через несколько часов, когда время было уже безвозвратно упущено.
— Герр оберст, я не знаю, как он это сделал, — удрученно покачал головой Беккер. Полковник видел, что воспоминания даются летчику тяжело. — В течение нескольких секунд, показавшихся мне вечностью, русский буквально нашпиговал мой «дорнье» пулями. Вилли, мой бортмеханик и специалист по локаторам, сначала был ранен, но почти сразу русский попал в него еще несколько раз. Не знаю, как я выжил. В кабине живого места не осталось — все вокруг меня разбило пулями. Такая точность стрельбы в темноте без ночного прицела и радиолокатора… Это просто мистика какая-то.
— Скажите, обер-лейтенант, — Рихтенгден изобразил на лице сочувствие, — вчера во время ночного вылета вы не заметили ничего необычного?
— Скорее, я не увидел ничего обычного, герр оберст, — кривовато усмехнулся пилот. — Почти сразу после взлета пропала связь. Я быстро обнаружил позиции русской тяжелой артиллерии. Их было трудно не заметить, но сообщить на землю координаты целей я не мог — все частоты оказались наглухо забиты помехами. Пришлось возвращаться на аэродром и докладывать лично, но, похоже, за это время
