Карлсен несколько минут молча изучал бумаги Сальвадора, будто раздумывая над шахматной позицией. Казалось, он даже не очень удивился.
— У меня наготове несколько человек, на которых можно положиться, — наконец вызвался Хемфилл. — Мы можем быстро арестовать главарей заговора.
Карлсен устремил на него изучающий взгляд голубых глаз.
— Командор, а так ли уж необходимо было убивать Сальвадора?
— Думаю, да, — вежливо ответил Хемфилл. — Он сам хотел выхватить оружие.
Бросив на бумаги еще один взгляд, Карлсен принял решение.
— Командор Хемфилл, я хочу, чтобы вы отобрали четыре корабля и разведали дальний край туманности Каменная Россыпь. Не стоит продвигаться дальше, не зная, где затаился враг, тем самым предоставив ему возможность вклиниться между нами и Солнцем. Проявляйте осторожность; достаточно выяснить лишь ориентировочное местоположение основных сил противника.
— Очень хорошо, — кивнул Хемфилл.
Рекогносцировка действительно необходима, и если Карлсен хочет убрать Хемфилла с дороги, чтобы разобраться со своими противниками-людьми собственными методами, — что ж, пускай. Самому Хемфиллу эти методы зачастую казались чересчур мягкосердечными, но притом всегда работали на Карлсена. Если треклятые машины почему-то считают Карлсена невыносимым, то Хемфилл последует за ним куда угодно, с радостью пойдет на смерть и даже дальше. Разве есть во Вселенной что-нибудь важнее, чем разгром треклятых машин?
Митч каждый день проводил с Крис наедине целые часы, но не посвящал в дикие слухи, распространившиеся по флоту. Все шепотом обсуждали насильственную смерть Сальвадора, а перед кабинетом Карлсена поставили вооруженную охрану. Поговаривали, что адмирал Кемаль, того и гляди, открыто взбунтуется.
И вот теперь перед флотом выросла Каменная Россыпь, заслонив половину звезд, — угольно-черная пыль и несметное множество обломков, будто миллион разбитых планет. Ни один корабль не в состоянии путешествовать в пределах Каменной Россыпи — каждый ее кубический километр содержит достаточно материи, чтобы помешать С-плюс-перемещению и даже полету в нормальном пространстве на более-менее приличной скорости.
Флот направился к четко очерченному краю облака, за которым уже скрылась разведывательная эскадра Хемфилла.
— С каждым днем она становится капельку вменяемее, капельку спокойнее, — сказал Митч, входя в тесный кабинет главнокомандующего.
Карлсен поднял голову от листов бумаги, исписанных венерианским почерком, — вроде бы каких-то списков.
— Спасибо за добрую весть, поэт. Говорит ли она обо мне?
— Нет.
Они встретились глазами — нищий, уродливый циник и венценосный, красивый Верующий.
— Поэт, — вдруг спросил Карлсен, — как вы поступаете со смертельными врагами, если они оказываются в вашей власти?
— Нас, марсиан, считают народом горячим и скорым на расправу. Вы хотите, чтобы я вынес приговор самому себе?
Карлсен даже не сразу понял, что он имеет в виду.
— A-а! Нет. Я говорил не... не о вас со мной и Крис. Речь не о личных делах. Полагаю, я лишь раздумывал вслух, просил о знамении.
— Тогда спрашивайте не меня, а своего Бога. Но разве он не велел вам прощать своих врагов?
— Велел, — медленно, задумчиво кивнул Карлсен. — Знаете, он хочет от нас очень много. Чертовски много.
Ощущение редкостное — внезапно проникнуться уверенностью, что лицезришь верующего совершенно искренне, без ханжества. Словно на свете действительно существует некое Предназначение, пребывающее где-то вне закоулков собственного рассудка человека, вдохновляющее его. Митч задумался об этом. Если...
Впрочем, все это мистический вздор.
Тут подал сигнал коммуникатор Карлсена. Митч не расслышал, что говорили на том конце, зато видел, как сказанное отразилось на главнокомандующем. Энергия и решимость вернулись к нему, душа вновь исполнилась силой, потрясающей убежденностью в собственной правоте. Словно наблюдал за слабым свечением — и вдруг включили дуговую лампу.
— Да, — отозвался Карлсен, — да, отличная работа.
Затем поднял со стола венерианские бумаги — поднял будто одним усилием воли, а пальцы лишь подхватили листки.
— Новости от Хемфилла, — чуть ли не рассеянно сообщил он Митчу. — До флота берсеркеров рукой подать, он прямо за краем Каменной Россыпи. Хемфилл оценивает их численность в две сотни и считает, что нашего присутствия они пока не обнаружили. Атакуем немедленно. На боевой пост, поэт, и да будет с вами Бог. — Он повернулся к коммуникатору: — Попросите адмирала Кемаля сейчас же явиться в мой кабинет. Велите ему привести офицеров своего штаба. В частности... — бросив взгляд в венерианские списки, он зачитал несколько фамилий.
— Удачи, сэр. — Митч мешкал только для того, чтобы сказать это. Уже спеша прочь, увидел, как Карлсен сует венерианские бумаги в дезинтегратор.
Митч даже не успел добежать до своей каюты, когда взвыли сирены тревоги. Облачившись в скафандр и вооружившись, начал прокладывать путь через внезапно ставшие необычайно людными коридоры к мостику, когда громкоговорители вдруг ожили и голос Карлсена разнесся по всему кораблю:
— ...прошу прощения за все зло, причиненное вам словом, делом или чем-то несделанным. И от имени каждого, кто называет меня другом или вождем, заверяю вас, что все обиды на вас отныне стерты из нашей памяти.
Запрудившие коридоры люди, спешившие на боевые посты, замедлили шаг. Митч обнаружил, что смотрит прямо в глаза рослому, до зубов вооруженному полицейскому с венерианского корабля — должно быть, телохранителю какого-то офицера на флагмане.
Послышалось усиленное динамиками покашливание, а затем голос адмирала Кемаля:
— Мы... мы братья, эстильцы и венериане и все мы до единого. Теперь мы все заодно, живые против берсеркеров. — Голос Кемаля вознесся до крика. — Конец проклятым машинам, и смерть их строителям! Пусть каждый помнит Эцог!
— Помните Эцог! — прогрохотал голос Карлсена.
В коридоре на миг воцарилось молчание — так замирает океанский вал, прежде чем обрушиться на берег. А затем — оглушительный рев. Митч обнаружил, что со слезами на глазах вопит что-то.
— Помни генерала Брад и на, — орал рослый венерианин, сжимая Митча в объятиях и поднимая в воздух прямо в тяжеленном боевом скафандре. — Смерть его живодерам!
— Смерть живодерам! — катился по коридору крик, будто пламя пожара. Нечего и говорить, что то же самое происходило в этот миг на всех кораблях флота. Внезапно в душах людей не осталось места ни для чего, кроме чувства всеобщего братства, не осталось времени ни для чего, кроме триумфа.
