ведёт себя как хозяин и иногда крадёт понравившиеся ему небольшие вещи, но какого бы то ни было настоящего вреда людям никогда не причиняет.
— Во как? Тогда пошли, навестим этого самого владыку ёкаев. А что? Сходим в гости к дедушке и попросим по-хорошему. Думаю, что один тыквоголовый не откажет в просьбе другому… Ай, сэнсэй, поаккуратнее с палочками, ты же мне глаз чуть не выколол! — отшатнулся я от резкого взмаха палочек.
— А ты поаккуратнее с языком, а то можешь однажды утром найти его у себя в кармане, — совершенно невозмутимо ответил Норобу.
— Не дело вмешиваться в отношения учителя и ученика, но со стороны мне видно, что вы искренне любите друг друга, — заметил Такаюки. — Как отец сына и как сын отца.
— Да-да, вот только папаня так и норовит ребятенка сделать инвалидом, — буркнул я в ответ.
— Нельзя сделать инвалидом того, над кем природа и так в достаточной степени поиздевалась, — парировал Норобу.
— Ничего-ничего, сэнсэй, вот выпадут у тебя зубы — я тебе суши жевать не буду, — привычно произнес я нашу давнишнюю присказку.
— Мы можем ещё долго пререкаться, но не зря седины украсили мои волосы — они также принесли и мудрость. Мда, жаль что тебе такое не грозит, мой верный ученик — острый язык не позволит дожить до седин, — вздохнул Норобу. — Ну что же, тогда отправляемся. Поговорить мы можем и по дороге.
Мне не хотелось уходить из сытного места, где есть крыша над головой и ветер не пересчитывает ребра. Норобу тоже не хотелось, но поиски Киоси не могут вечно отдаляться.
Да, наше путешествие здорово будоражило кровь. Всё-таки в этом времени огнестрельное оружие не было так сильно распространено, как в нашем. Да и оммёдо проявлялось с трудом. Тут правило время катаны и танто, лука и стрел, то есть относительно честного сравнивания счет с жизнью.
И не могу сказать, что мне в этом времени не нравилось. Тут не было машин, не было телефонов и интернета, но… Тут были демоны, которые тоже не давали скучать.
Эх, а ведь когда-нибудь я остепенюсь, осяду в небольшой деревушке на краю берега, буду выращивать рис и ловить рыбу… Обзаведусь детьми и внуками. Возьму к себе Норобу, чтобы он помогал нянчиться с мелочью…
Когда-нибудь… Если доживу до этого момента!
Я кивнул на прощание служанке и вышел из чайной вслед за ушедшими Норобу и Такаюки. На столе оставил золотую монету. Пусть это будет небольшим утешением за взбудораженные воспоминания, которые я привнес своим видом.
Тапочки весело вынесли нас через северные ворота, и мы потопали к лесу Миллиона Лезвий. Я пока не знал о наших последующих действиях, хотел просто осмотреться, чтобы потом придумать план. Поэтому шел расслабленно, наслаждался пением соловьев и ароматами полевых цветов.
Норобу же шел и неторопливо беседовал с Такаюки о сущности ронина. О том, что бывший самурай едва не совершил самую большую ошибку в своей жизни. Такаюки возражал и говорил, что бусидо учит вовсе не тому, о чем говорит сэнсэй. А уж бусидо составляли умные люди, полные чести и достоинства.
На это сэнсэй возражал, что полные чести и достоинства люди на самом деле составляли этот кодекс вовсе не для того, чтобы сделать самураев доблестными воинами, лишенными страха и упрека, а для того, чтобы иметь в слугах машины для убийства, покорные и беспрекословные. Ведь то, что сказано в бусидо о самураях, считается истиной только до той поры, пока не станешь сёгуном. А став сёгуном можно самому вносить правки в этот свод самурайских правил.
В общем, Норобу развращал ум молодого самурая, показывая антигосударственный устрой во всей его красе. Рассказывал о свободе самого человека и чести по отношению к остальным людям. Конечно же Такаюки с ним спорил, но это был спор двух уважающих друг друга людей. Так спорят интеллигенты за праздничным столом, пока им не принесут водку. Уже потом начинается бросание салатом в очки и матерные обзывательства, но поначалу всё чинно и благородно.
Пыльная дорожка завела нас в густую чащу, где вековые столбы дубов соседствовали с яркими кустами цветущей магнолии. Тут птицы словно взбесились и устроили такую разноголосицу, что порой не было слышно собственных мыслей. Солнце проникало сквозь листву и пускало зайчиков пастись на изумрудной траве.
— Господин Норобу, а это точно дорога к лесу Миллиона Лезвий? — усомнился Такаюки, оглядевшись. — Слишком уж тут нарядно и солнечно. Вроде бы мы движемся в мрачный лес, где невероятно много чудовищ и опасности. А тут хочется присесть и написать какое-нибудь красивое хокку, что в полной мере отразило бы поэтический талант господина Такаги.
— Не всегда обложка соответствует содержанию, господин Ногути. Порой в очень яркой и красивой обертке скрывается самое гнусное испражнение. И тут… Пригнись!
Норобу ударил Такаюки по затылку, отчего тот нырнул носом вперед.
Вовремя!
Над головой бывшего самурая просвистела стрела и вонзилась в ствол дуба. Она задрожала черным оперением, как будто негодовала от промаха. В кустах возник шум, шлепок удара, а в следующую секунду послышался треск.
— Спасите! Помогите! — раздался мальчишеский голос.
Из кустов выскочил мальчишка в порванном кимоно и бросился к нам. Кимоно грязное, на щеке царапина, на правой ноге болтается окровавленная повязка.
— От кого ты спасаешься? — крикнул я.
— Разбойники-ёкаи! Помогите… — проговорил задыхающийся мальчишка и грохнулся без чувств возле наших ног.
Я сразу сотворил Земляной Меч и встал в защитную стойку. Такаюки вскочил с земли одним прыжком и выставил перед собой катану.
— Что это? — спросил он дрожащим голосом.
Мне показалось, что его голос дрожал от ярости. Ну да, не может же голос нашего соратника дрожать от страха. Не таков бывший самурай!
— Похоже, что незапланированное нападение. Держимся спина к спине! — коротко скомандовал я.
Из разных кустов вылетело ещё три стрелы. Две отразил я, а одна вонзилась в дерево, отбитая катаной Такаюки. Норобу в это время плел оммёдо, которое должно было защитить нас от стрел. Но оммёдо слабо выходило. Мерцающий купол то появлялся над нами, то исчезал.
— Выходите и сражайтесь как мужчины! — рявкнул я без особой надежды.
Надеяться и правда было глупо — если это засада, то пока у нападающих не кончатся стрелы, то они не покажутся из зарослей. Но можно было попытаться сыграть на мужской гордости, если это нападали мужчины.
—
