– Хорошо, – сказал он по-прежнему мягко, глядя на Кирилла. – Я буду ждать вашего звонка…
И, не прощаясь, вышел.
* * *
Кириллу снилось: статья в вечерней газете о зверском убийстве пожилого сапожника.
Кириллу снилось: он приходит домой и, повернув за угол, на месте окна кухни видит выгоревшую черную дыру. Сажа вверх по стене… Дымящиеся развалины на месте балкона…
Кириллу снилось: он приходит домой, а у подъезда стоит белая машина «Скорой»…
Кириллу снилось: толпа на улице, на переходе кого-то сбили… Он подбегает, заглядывает через чье-то плечо… И видит сначала знакомую сумку – в луже молока…
Кирилл не мог спать. До утра сидел, проверял тетради.
* * *
– Какие у вас туфли, Кирюша, – сказала завучиха Анна Васильевна, едва поздоровавшись. – Импортные?
– Да, – кивнул Кирилл.
И неловко замолчал.
– Все-таки как обувь красит человека, – подала реплику молоденькая физичка Лариска, скромно забившаяся в угол учительской.
– Человека красит не обувь, – завучиха привычно-назидательно вскинула палец. – Человека красят знания… Вы слышите, Лариса Евгеньевна? Знания!
И, не опуская пальца, выплыла из учительской прочь.
Лариска осмелела:
– Где ты достал, Кирюша, такую прелесть?
– Сами пришли, – сказал Кирилл.
Лариска подобострастно захихикала.
* * *
Семиклассник Маленин отвечал у доски, путаясь в иксах и игреках; Кирилл, не отрываясь, смотрел на его кеды. Вообще-то в кедах приходить на любой урок, кроме физкультуры, строжайше запрещалось, но данные кеды – не Кириллова забота; пусть болит голова у Лариски, это ее седьмой «Б» класс.
Кирилл смотрел на босоножки серьезной отличницы Башмет, вызванной на помощь Маленину.
Потом, на перемене, Кирилл смотрел на тупоносые, бульдожьего вида туфли Марьи Алексеевны, учительницы литературы, на хлипкие неустойчивые «лодочки» молоденькой глупой Лариски, на завучихины полуботинки: высоченные толстые каблуки – как античные колонны…
Шагая к троллейбусной остановке, Кирилл не поднимал головы, разглядывал ноги прохожих. Поначалу ему казалось, что он в самом деле что-то понимает, что туфли, как собаки, перенимают характер своих хозяев и демонстрируют его в преувеличенном, гротескном виде; потом он запутался. Туфли говорили кое-что о возрасте, роде занятий, степени достатка и аккуратности владельца – но ничего больше Кирилл не мог узнать по каблукам и пряжкам, сбитым набойкам и развязавшимся шнуркам. Ему надоело; он устал и присел на скамейку.
– Кирилл Владимирович?..
О господи!..
Он сидел на лавочке в незнакомом дворе, перед ним в песочнице возились малыши, а рядом сидела, удивленно глядя, девушка лет восемнадцати, тощая до прозрачности, с темными тенями вокруг карих глаз. Он узнал ее. Она выпустилась в позапрошлом году: Ира Толочко, алгебра – четыре, геометрия – пять.
– Привет, – сказал Кирилл, обрывая неловкость. – Что ты здесь делаешь?
Она неуверенно улыбнулась, кивнула на годовалого малыша, толкающего по дорожке летнюю коляску:
– Выгуливаю…
– Твой?
– Мой.
– А я не знал, что ты замужем, – брякнул Кирилл. И прикусил язык.
– А я и не замужем, – сказала Ира просто.
– А-а. – Кирилл проклял свой глупый язык. – А я… из школы иду. Домой.
– Вы переехали? – зачем-то спросила Ира.
– Нет.
Ира странно на него посмотрела. Ничего не сказала.
Кирилл огляделся. Улица, видневшаяся за неровным строем отдаленных кустов, казалась совершенно незнакомой.
– Какие у вас красивые туфли, – сказала Ира.
– А?
Ира была почему-то красной. Даже темные круги под глазами слились с румянцем. Потупилась, отвела взгляд.
Кирилл смотрел на ее туфли. Простые, без каблуков, открытые туфли с ремешком вокруг щиколотки, с носком, устремленным вперед, как нос взлетающего самолета. На пластмассовой подошве туфель имелся узор, многократно оттиснутый вокруг скамейки на песке. Будто печать, подумал Кирилл.
– А какая это улица? – спросил он, наконец отрывая взгляд от Ириных туфель и их отпечатков.
Идущий малыш оттолкнул коляску, шагнул, шлепнулся – и басовито заревел.
* * *
В десять часов он проводил Иру на троллейбус. Посадил в тусклый салон, помахал рукой.
И она помахала в ответ.
Троллейбус ушел, оставив Кирилла на темной остановке – внутренне пустого и легкого, как надутый гелием шарик. Еще вчера ничего не было. Еще сегодня утром ничего не было! Была всякая ерунда – туфли, набойки… Сапожники…
– Кирилл Владимирович?
Что-то подпрыгнуло в животе, судорожно дернулось; нет, ерунда. Еще горят окна. Еще идут прохожие. И он, Кирилл, не хлюпик и не трус.
Голубоглазый стоял перед ним, загораживая дорогу; Кирилл быстро огляделся. Толпы дружков, которую хозяин туфель мог бы привести, поблизости не наблюдалось.
– Поздравляю вас, Кирилл Владимирович. Ваши новые туфли очень быстро отплатили вам добром за добро.
Кирилл молчал.
– Ну да, как же… Вы героически вступились за них – не зная, чем рискуете. То есть на самом деле вы не рискуете ничем. Я не стану преследовать вас, не стану угрожать вашим близким. Вы ведь этого боялись?
Кирилл молчал.
– Я не стану поджигать вашу квартиру, не стану охотиться за дураком-сапожником, который дал вам дурацкий совет. Когда вы отказывали мне, вы ничего этого не знали, принимали решение на свой страх и риск. Много лет назад один человек попросил меня достать для него туфли. Я достал. Но не смог удержать. Тот человек до сих пор ждет…
Кирилл молчал.
– Понимаю, – голубоглазый кивнул. – Что ж… Время у меня есть. А у вас есть мой телефон.
Шагнул в темноту – и растаял. Будто и не было.
* * *
Мама все еще сидела на кухне, перед тремя немытыми чашками из-под чая.
– Ну надо же, – сказала, обращаясь не то к Кириллу, а не то к самой себе. – А ты ничего не замечал?
– Нет. – Он отрезал кусочек торта «Песочный», оправдывавшего название и цветом, и вкусом. – Не замечал. То есть что-то припоминаю…
– Как тебя занесло в тот двор? – тихо спросила мама. – Ты знал?
– Нет.
– Значит, знал. – Мама вздохнула. – Сердце иногда знает такое, о чем разум не подозревает…
Кирилл постарался не морщиться. Мама любила устраивать восьмиклассникам «Вечера поэзии».
– А об отце ребенка она что-то говорила? – снова начала мама.
– Нет.
– Глупые девчонки. Вот дурочки… Как же она это себе представляет – и работать, и учиться на вечернем? И ребенок в яслях?
