…Вот он! Долгожданный рокот крестоносных самолетов. Так. Соберись, сконцентрируйся, напрячься надо всего на пару минут и всё! А дальше…, а дальше неважно… Главное — сделать точный выстрел… единственный выстрел. Разлепляем глаза. Точно, вон они, летят тройкой: самый размалёванный впереди и пара чуть сзади, и по бокам. Ну ладно, закинем наживку. Поднимаем ненавистный красный флаг, сорванный со стены правления колхоза — не должны они его не заметить. Заметили! Разворачиваются. Очень слаженно и красиво это делают, гады. Зажигаем предварительно припасенную и намотанную на палку тряпку. Ну, давайте, ближе, еще ближе. Лису зимой из старой дедовской «мелкашки» в глаз бил — вон у Машеньки какая шуба! Лучшая в деревне! И сейчас не промахнусь. Пушка — она ведь, по сути, тот же дробовик, только калибром побольше. А я из дробовика промахиваться просто не умею.
Уже видно морду и глаза пилота ведущего самолета. Лощённый. Гладко выбритый. Пока не стреляет — правильно, хочет рассмотреть, что это тут за вражеский штаб обосновался. Это на уже завоёванной территории-то! Ну, смотри, смотри. Что глаза округлил? Догадался, да? Ну, на!
На поднесенный к фитилю факел пушка радостно отреагировала, проглотив предлагаемое пламя. Залп! Кабина впереди идущего самолета разлетелась, разбрызгивая по сторонам осколки стекла и фарш, еще недавно бывший ветераном Люфтваффе. Сам самолет, вопреки ожиданиям вниз не рухнул, а резко дернулся в сторону, подставляя под винт правого ведомого свой фюзеляж.
Удар! Скрежет сминаемого металла и вот вниз уже летят два самолета. Феерическое зрелище, даже лучше, чем салют в городе на Новый год.
Левый ведомый свечкой взмыл вверх, развернулся и, виляя, принялся удирать. Ты куда? У меня же пушка однозарядная! Всё равно удирает. Ну ладно. Дело сделано, закрываем глаза и сползаем вниз. Всё…
…Самолет с крестами взмывает вверх, а дом разлетается в щепы. Находящегося в доме отца, изуродованного на допросах в подвалах НКВД, медленно умирающего и харкающего кровью, взрывом немецкого фугаса просто испарило. Даже тела не осталось. А вот Машенька, со своим молодым мужем, так легко отделаться не сумели. Изуродованные, переломанные и обожженные они жили долго… Для них — долго. Почти целый час…
Судя по всему, возмездия не будет? Странно. Ладно, надо спускаться. Точнее сползать вниз по почти непреодолимой и бесконечной лестнице. Во дворе есть колодец, там вода, много воды. Буду пить и пить! А потом опять пить! А потом… А потом уже не важно… Хотя… Это же был не единственный враг, вторгшийся в мою жизнь и изуродовавший ее. Причем не важно, чем он прикрывается — крестами или звездами.
2041 г. Зеленоград.
Туман перед глазами медленно рассеивался, я понемногу приходил в себя. Какая Машенька, какой «мессер»? Кстати, а что такое вообще этот самый «мессер»? Бля, все как по настоящему. Звуки, запахи, жажда, боль… Перед глазами как живое встало курносое личико, усыпанное веснушками, озорные зеленые глаза, милые ямочки на щеках, когда она улыбалась, коса толщиной в запястье. Сестрёнка… Стоп, какая сестрёнка к шутам? Точно помню, моя семья осталась там, за порогом демократии, где живым не место. Одна единственная ковровая бомбардировка, и от целого микрорайона только щебенка и память осталась… Суки, суки, суки! Как же я вас всех ненавижу! Каждому янки лично бы их хваленую конституцию в жопу древком звездно-полосатого флага забил, по самые гланды. Но как все реально было…
Пощупал шлем. Так и есть — долбанул по касательной, канавка от пули даже нащупывается. А ведь ты попался, дружок. Теперь я точно могу прикинуть где ты сидишь. Канавка укажет. Раз за кустами углядел, значит что? Правильно, высоко сижу, далеко гляжу. Совсем как я недавно. Ширина рытвины от пули сообщила, что били из снайперки, уже хорошо, мой подвиг с подствольником не повторит. Бля, как же в ушах шумит! И желудок к горлу ползет, явно сотрясение. По груди снова побежало горячее, «кукла» напиталась кровью и больше не держит. Плохо, так я скоро «склеюсь». И тут в одном из окон я заметил движение. Ну-ка, покажись еще раз… Не хочет. Как бы тебе помочь? А, черт! Сгребаю камень и кидаю вверх, тут же в окне четвертого этажа сверкает приглушенная вспышка и в руку бьет словно ломом, но я успеваю засечь снайпера. Рука горит огнем, из дырищи в рукаве хлещет кровь, согнуть в локте не получается, явно пробит бицепс. Серый асфальт вновь поднялся на дыбы и боднул меня в забрало шлема…
1241 г. Придонье.
Топот копыт трясет землю у нас под ногами, темная масса немецкой тяжелой конницы надвигается с неумолимостью наката волн на берег батюшки Дона. На переднем крае несутся с красными крестами на груди рейтеры, главная ударная сила тевтонцев. Я тоже на передовом краю, плечо к плечу с будущим тестем Кукшей, согнуть богатырские плечи которого не смогли ни трехлетний татарский плен, ни прожитые годы.
— Не робей Никитушка, как налетят, упирай пятку сулицы во землю, да коню в грудину и направляй, тот сам насадится. А дальше, как всадника спешим, в топоры его! Главное не дай ему на ноги встать, сразу руби!
Переяр, сосед слева, толкает плечом, ободряюще подмигивает:
— Не боись малец, мы еще на свадьбе твоей погуляем!
— А куды он денется? — Возмущается Кукша. Я Ладе слово дал, парня назад живым привести!
Я улыбаюсь их перепалке, стараясь не думать о том что сейчас будет. И так понятно, что сомнут наши ряды бронированные рейтеры и тяжкие копыта вобьют в землю-матушку тела, а следом, оскальзываясь на крови и кишках, пойдут ряды ландскнехтов. Но это будет потом. А пока я жив, и старый Кукша живой, и вечный балагур Переяр сопя упирает копье в покрытую снегом, еще не промерзшую землю…
Над моей головой опускается второй ряд насаженных на длинные древки граненых наконечников, а над вторым рядом, хоть и не вижу, но знаю, третий и четвертый. Мы все поляжем здесь, наверняка. Но я хоть погибну на своей земле и пойду в дружину к ярому Перуну. А что ждет тех, которые с крестами? Вот уж кому плохо будет. Ни земли родной, ни родичей, да и богов родных променяли на чужого. Куда их души пойдут? Впрочем, знамо куда, в кикимор с полуденниками обернутся…
— Эх и заведется же тут нежити… — Переяр набычился за копьем, бубня себе под нос. — Кабы не сегодня помирать, завтра бы тут по ночи нипочем не ходил. Сожрут ведь, упыри поганые…
Темная масса надвинулась вплотную, уже можно разглядеть красные от натуги глаза боевых коней, виден пар, вырывающийся из прорезей в рыцарских шлемах, доносится скрип седел и стремян, звон оружия о доспехи… Осталось десять шагов, девять, восемь… Упираю сильнее копье. Пять, четыре, три… И вдруг над полем раздается клич Русичей, который по слухам, так ненавидит и боится немчура:
