Я поник. Арарат встал со стула и положил мне на плечо руку:
-Ну есть и третий. Правда, это непросто. В общем, ты просто уйдешь со станции с этой вашей… бригадой.
Да меня даже не дошло, что он сказал. Как так?
-Как так? Станция то последняя обитаемая на Арбатско-Покровской линии! А дальше только бауманцы! Я ведь не смогу в большое метро через Ганзу выйти, как и ребята!
Арарат не зря положил мне руку на плечо. Он надавил на меня и я буквально бухнулся на спальный мешок. Он снова сел на табуретку.
-Да. Но знаешь, все не ограничивается метро…
Я понял к чему клонит хитрый «голос народа».
-Поверхность что ли? – С благовейным ужасом спросил я. Я еще помнил Москву. Москву старую. Мне было двенадцать лет, когда началась война и кончилась эра человека. Спаслась у меня вся семья. Но папу задавили гермоворотами на второй день, мать осталась на Площади Ильича. Так что отношение к городу у меня было особое. Я считаю, он живой. Сначала он загнал нас в эти туннели, а теперь играет в страшную настольную игру – двигает нашими жизнями, мыслями, судьбами. И постоянно забирает нас обратно, как уже использованные карты.
-Да. Мы нечасто туда выбираемся, вам выдадут нормальное снаряжение, хорошие противогазы, кучу фильтров. А там уже ваш выбор – куда вы уйдете. Главное, чтобы вы не наткнулись на сталкеров Ганзы. Ну, и чтобы вы там в упырей не превратились.
-И когда?
-Люди с кольца придут завтра, так что у них преимущество. У них-то часы есть, а у нас – нет.
-Значит, надо спешить. – Подвел черту я и вышел из палатки.
Найти всех четверых не было особенно сложно. О происшествии уже забыли, все снова верну-лись к передвижной ярмарке, некоторые ушли в палатки. Там я их и отыскал.
***
Со станции Площадь Ильича бежало пятнадцать человек. Четверо из нас погибло в туннелях. Еще четверых расстреляли на Курской. Двоих выдали на Партизанской. И нас осталось пятеро. Я – первый. Зовут меня Федор, рост у меня высокий, одеваюсь… во что придется. Нет особого смысла описывать самого себя.
Вторым был древний как мир дед со странным именем Кукуцапль. Он почти не двигался, говорил предельно мало, а сказать сколько ему лет не мог потому, что не помнил. Путь от чумной станции давался ему сложнее всех. Благо, на Семеновской все-таки нашелся врач, который не иначе как чудом предотвратил у старика третий инфаркт. С ним у меня были связаны большие сомнения. Сможет ли он перенести переход по поверхности? Да и сможет ли он хотя бы преодолеть лестницу с Партизанской и эскалатор?
Третьему сейчас было девятнадцать. Он был практически точной моей копией, хоть мы вообще не были родными, и я был намного старше. Звали его Дмитрий, а в Метро это все равно, что если бы вас никак не звали. Даже среди выживших десяти тысяч человек набралось выше крыши и Дмитриев, и Иванов, и Саш. Насчет него я не сомневался – он обожает адреналин, постоянно торчит на семисотом метре, а свободное время проводит в пневматическом тире, который устроили в подсобном помещении. Пробежаться по поверхности для него – все равно, что для наркомана получить особенно большую дозу. Почти самоубийство, зато какой кайф.
Имя четвертого было Алексей, но все звали его Костром. Он насквозь пропитался утопичными идеями троцкистов, постоянно рвался в бой и уговаривал Арарата оставить мирную политику и поднять революцию во всем метрополитене, как и подобает. Он был среднего роста, с глубокими черными глазами и аристократическими чертами лица, постоянно носил почти истлевший дорожный плащ и дорогой берет, прямо как у Че Гевары. Насчет перебежки по поверхности я не сомневался, другое дело – легко ли Костру дастся решение покинуть станцию?
А насчет пятого я не сомневался совсем. Как только мы пришли на Партизанскую, Кремень записался в сталкеры. И с тех пор с ним так ничего на поверхности и не произошло. Разве что было несколько странных шрамов на правой руке, но о них он не рассказывал даже своим друзьям. Кремень по телосложению напоминал терминатора. Да и по внешности тоже. У него была гора мышц, отчего он выгодно выделялся на фоне хилых и исхудавших жителей Метро. Короткая армейская стрижка и неизменные, непонятно откуда взятые солнцезащитные очки завершали образ.
Когда я сообщил им, что мы уходим со станции, все, кроме Кукуцапля, набросились на меня с полной готовностью убить. Через некоторое время я был порядком избит, но удалось договориться. Теперь все, кроме меня и старика сидели на скамейке возле колонны на платформе и курили.
-Сможете пройти по поверхности? – Спросил я старика, стоя рядом с его спальным мешком в палатке.
Тот немного нахмурил разросшиеся седые брови и кивнул.
-Точно? Может, мы придумаем что-нибудь еще? Вас одного вполне могут спрятать на ярмарочной дрезине и перевезти в Полис…
Старик покачал головой.
-Но почему? На поверхности Вы скорей всего погибнете!
Дед поднял руку и взял меня за запястье, ему для этого даже не пришлось подниматься. Он просипел:
-Не для того я… старый хрен… столько… жил, чтобы в оди… кхе-кхе… ночку сдохнуть где-то… вдали от… дома. А так хоть… с вами. – И лег обратно, медленно прикрыв глаза. Затем он открыл рот и захрапел. Я тихонько вышел из палатки.
Прямо передо мной стоял памятник девушке с карабином. Измазанный копотью и грязью, с отколовшимися кусочками. Но теперь для меня гораздо больше значила эта фраза, стоящая в картинной раме у ее ног. Мы должны были выйти на поверхность, в холодные объятия давно мертво-го города. Города, ежедневно забирающего себе души загнанных людей. Мы должны были идти к нему.
Мы должны были уйти от мирной жизни.
Эх, дороги
Нас снаряжали очень спешно. Всем, даже старику, выдали оружие – в основном калаши, Костру достался боевой дробовик, Кремню и Диме дали по ТТ. Как нам объяснили – работают плохо, на крайний случай. Стандартные резиновые противогазы со сменными фильтрами были выданы всем, а фильтров нам зачем-то дали целый мешок, плюс всем по одной легкой химзе. Видимо, все-таки хотелось, чтобы мы добрались живыми и здоровыми. Я даже растрогался.
Правда, потом выяснилось, что все куда прозаичнее. Костер согласился распространять агитпроп на станциях, куда часто не могли добраться ораторы с Партизанской. В частности, на ВДНХ, Рижской и Алексеевской. Народу там было много, станции развивающиеся, идеологией не держаться. И драгоценного перебежчика всеми силами решили сохранить.
Для транспортировки Кукуцапля нам выдали нечто, напоминающее носилки на колесах. Проще говоря, тачку. Дед смотрел на нее оскорблено, но переместить себя позволил.
