Между досками трещина. Луч солнца перед глазами — уже утро. Ощупывая дерево усиками, ползет рыжий муравей. Артур лежит лицом в пол. Холодно. Тянет гарью. Рядом ктото мычит.
Артур попытался осмотреться, перед глазами заплясали разноцветные мушки. Что происходит? Встать! Он дернулся и понял, что связан. Пошевелил руками — запястья отозвались болью.
— Очухался? — В ребра слегка пнули.
Артур рывком перевернулся и остолбенел: над ним возвышался Грымза. Смотрит сверху вниз, во взгляде — торжество. А рядом… Рядом Обрез — правая рука Яна, отца Романа. Они в спальне Артура, в его собственной спальне, куда он ни за что не пустил бы вонючего Грымзу. Сволочь, прямо на кровать своей грязной задницей уселся, ерзает по белью! Почемуто это оказалось самым обидным: не то, что по голове дали, не то, что связали, а то, что предатели топчут пол его комнаты, личные вещи лапают.
— Допрыгался, щенок? — ощерился Грымза, обшарил карманы кожаного жилета, вынул самокрутку и сунул в зубы.
Фрагменты сложились в картинку: испорченная сигналка, отцовские опасения… Нападение планировалось давно. Предупредив Романа, Артур дал сигнал врагам. Выходит, это батя наносил ответный удар, узнав о замыслах Яна. Понимание придавило могильной плитой, Артур до крови закусил губу.
— Чё, головушка болит? — позлорадствовал Грымза. — А ты думал, всю жизнь волков тебе гонять да девок портить?
Обрез смотрел пренебрежительно, как на личинку ползуна. Артур дернулся, глянул с ненавистью и прохрипел:
— Почему не пристрелили?
— Дык потому что ты, гнида, смерти не достоин. — Грымза покачал головой. — Все тебе было, все на тарелочке — жри! Дык нет, рожу воротишь, шкура. Вот теперь узнаешь, как эт дается… и жратва, и девки…
— Не велено тебя убивать, — буркнул Обрез.
— Какое благородство. — Артур поджал губы и отвернулся.
Мысленно он тысячу раз освободился, свернул шею Обрезу, а Грымзе вспорол живот и намотал его кишки на кулак. Как там батя? Мертв? Или узнал, что получил удар в спину? Правильнее было поймать пулю и сдохнуть… А еще правильнее — сдохнуть вместо тех, кто погиб по его вине… Это ведь он собственными руками! И свою жизнь разрушил, и чужие…
— Позови Романа! — приказал Артур Грымзе.
Того аж перекосило:
— Командуешь? Дурная привычка, отвыка-а-ай. И волком-то не смотри, да? Ято что, об меня все ноги вытирали, а вот ты… Вот уж повезло Шакалу с сыночком! Уж какая он сволочь, но ты его переплюнул!
Броситься на них, убить, уничтожить… Пусть ничего уже не исправить, пусть пристрелят, но хотя бы попытаться!
Неужели Роман знал? Вот тебе и единственный родной человек. Больше чем друг… да какое там — больше чем брат! Из всех двенадцати братьев-сестер Артуру ни один дорог не был, отец — вообще чужой человек, он мать в могилу свел: зачем старая жена, когда вокруг столько молодых тел? И получается, единственный на всей Пустоши родной — Роман.
Правильнее было промолчать? Но как молчать, если знаешь, что завтра убьют друга? Жил бы себе дальше, охотился, сопровождал караваны… Вопрос только: кем бы себя чувствовал? Молчание — то же предательство. Разрослось бы, как пятно некроза, и пожрало изнутри. Либо физически подыхать, либо в Шакала превращаться. Выбора не было, выхода не было.
Оставался малюсенький шанс, что Роман не знал или не успел предупредить друга. Тогда Артур из предателя превращался в жертву и даже с неким флером благородства… Если поверить, что Роман хотел предупредить его, а смертей и пальбы не желал…
С улицы донесся зычный бас Яна:
— Обрез! Где тебя носит? Сюда иди!
— Присмотри за ним, — приказал Обрез Грымзе и исчез за дверью.
Во дворе гомонили люди, рычали моторы сендеров. Понемногу нарастал непривычный мерный гул, вскоре он растворил в себе все звуки. Что это за машина? Самоход? Вряд ли. Неужели омеговцы пожаловали на шумок? Шевельнулась надежда, что они накажут захватчиков. Шевельнулась — и замерла. Зачем? Им главное, чтобы поступали продукты в гарнизон. Кто поставщик — не важно.
Мотор заглушили, заговорили громче. Кого-то тащили, этот кто-то упирался и бранился. Причитала женщина, на нее цыкнули — умолкла. Артур надеялся услышать знакомые голоса — тщетно, только Ян рокотал, как та неведомая машина. Скрипнула дверь — в проеме образовался яновский прихвостень, кивнул на Артура:
— Приехали, тащи этого.
— Ну дык подсоби мне, глянь, какой он здоровенный! — возмутился Грымза.
— Иди ты манису в зад!
Грымза обиженно засопел, ухватил Артура за руки, ругнулся, бросил — неудобно. Взялся за ноги, зажал их под мышками и поволок на улицу.
— Тряпка! — не удержался Артур. — Ты думал, Ян тебя отблагодарит? Как был ты бумагой для подтирания, так и сдохнешь.
Воровато оглядевшись, Грымза отпустил жертву и пару раз пнул в живот ботинком с кованой подошвой — Артур закашлялся. Насвистывая веселенькую песню, Грымза вытащил его на улицу и бросил рядом с другим связанным — батиным охранником, не предавшим нанимателя. Бывшие друзья Ингвара толпились вокруг вперемешку с захватчиками, разговаривали и перешучивались как ни в чем не бывало. По обе стороны колодца с автоматами наперевес замерли два омеговца в черных рубашках и брюках. По каменным лицам, полускрытым шлемами, катился пот. Одному из солдат, размахивая руками, что-то втирал Ян. А вырядился-то! Ползунам на смех! Под щегольским жилетом — белая рубаха с широкими рукавами; коричневые брюки в обтяжку, похожие на бабьи, заправлены в остроносые сапоги, на круглом пузе — ремень с огромной серебристой бляхой. Батя всегда достойно с омеговцами держался, а этот хвостом готов вилять.
Бывшие соратники, встречаясь взглядом с Артуром, бледнели и отворачивались. Крысы продажные! Даже потаскухи высунулись, рты раззявили. На лицах — любопытство. Ни сочувствия, ни сожаления. Что теперь будет с Иреной, с Никой? В бордель определят? Ирена-то приспособится, быстро найдет покровителя, а вот Ника… Извернувшись, Артур попытался отыскать взглядом последнего человека, который ему хоть немного дорог. Окно распахнуто, вот и она — синие глазища, лицо сердечком, волосы белые, словно пеплом присыпанные. Пистолет в руках дрожит. Что же ты делаешь, глупая? Артур помотал головой — Ника, умница, юркнула в комнату. Кажется, никто ее не заметил.
Артур знал, что Ника делает: села прямо на пол, закрыла лицо руками и беззвучно рыдает. Она на самом деле не блондинка — полностью седая в свои семнадцать.
Хваткой умирающего панцирника Артур вцепился в мысли о Нике — единственное, что держит, не дает свалиться в пропасть. Четыре сезона назад ее купили в бордель, Артур видел, как Ника вырывалась, когда ее тащили потные похотливые лапы, и пожалел, взял себе. Говорят, друга не купишь… Врут. Можно друга купить — доверием, помощью, человеческим отношением. На него, Артура Красавчика, девки всегда заглядывались, клевали на черные волосы, карие глаза и правильные черты лица. Он даже гордился своей внешностью. С красивым человеком охотнее ведут переговоры, красивый человек на ступень выше, кажется, стоит… Заглядывались девки. И сейчас вон глазеют — из толпы врагов.
