— Ты тоже видишь это? — спросил Эндрю.
Колонны пехотинцев прошли, пыль кружилась так, что солдаты выглядели подобно проходящим теням, хотя стоял полдень. Он мог ощутить нехватку энтузиазма, почти ребяческое волнение, которое прошло через армию, когда она, наконец, покинула лагерь, чтобы направиться на помощь. Нет, это были мрачные ветераны готовые сражаться хоть в аду, но из-за знания действительности энтузиазм отсутствовал напрочь.
— Я вижу это и в тебе, Эндрю Кин. Ты все еще не отошел от своего ранения.
Эндрю пренебрежительно хмыкнул.
— Дыхание немного учащенное, но в остальном все отлично.
— Хорошо.
Он посмотрел на своего старого друга и улыбнулся.
— Тебе следует напомнить. Сколько ранений уже у тебя? Пять? И еще твое сердце. Емил говорит, что тебе надо помедленней двигаться и бросить жевать табак.
Как будто отвечая, Ганс засунул руку в вещмешок, вытащил плитку, откусил кусок, и, соблюдая их старую традицию, предложил плитку Эндрю. Тот взял ее, и тоже откусил, а Ганс улыбнулся.
— Мы два изношенных старых боевых коня, Эндрю. Но черт, какая есть альтернатива, пойти в дом для престарелых солдат и сидеть в кресле — качалке у подъезда? Не для меня. Глубоко внутри, я почти что надеюсь, что меня застрелит последняя пуля последней войны.
— Нет, даже не шути об этом.
— Суеверишь? — хмыкнул Ганс.
— Нет, я просто говорю, не шути об этом. Но ты прав, мы оба загнаны. Все загнаны.
В забитой пылью колонне проходящий полк поднял свои головные уборы в приветствии. Эндрю отпустил уздечку Меркурия и снял свою шляпу, чтобы возвратить жест.
— Ты знаешь, во мне есть кое-что, что на самом деле скучает по этому, — Ганс растягивал слова, поскольку он жевал и плевал. — Ничто в мирное время не может сравниться с этим, полный корпус пехоты выстроился, чтобы отправиться на войну.
Эндрю кивнул. Это был не только их внешний вид, но и звуки, запахи… ритмичный грохот оловянных чашек, барабанящих на походных ранцах, топот ног на пыльной дороге, обрывки фраз, доносящихся мимо, аромат кожи, пота, лошадей, горючего, и даже ощущение стоящей в воздухе мелкой пыли. Это было что-то вечное, и это была одна из немногих вещей, которые боги войны отдали в обмен на всю кровь, пролитую на их алтарях. После очень многих лет он мог закрыть глаза, и мог оказаться где угодно, здесь в этом безумном мире, или там в Вирджинии. Но также он мог почувствовать различия, мрачность цели, тихая обреченность, ощущение, что это был некий вид заключительного усилия. Он задавался вопросом, а что если, в тот же самый момент, его противник, меньше чем на расстоянии в сто миль, участвовал в таком же мероприятии, высокие восьмифутовые воины бантаги, проходили торжественным маршем. Оценивал ли он тоже свои войска, знал ли, что заключительное катастрофическое сражение наступало?
— И что относительно них? Что у него есть? Что он чувствует в этот момент? — прошептал Эндрю.
— Кто, Джурак?
Эндрю кивнул.
— Я редко видел его, не могу даже вспомнить, говорил ли я когда-либо с ним. Он изменил войну, это точно. Почти заставляет меня жалеть, что бы у нас все еще был Гаарк.
Сбежавшие рабы чины подтвердили слухи, что Гаарк умер на Римском фронте, наиболее вероятно убитый его собственными последователями. В течение краткого времени Эндрю надеялся без надежды, что со смертью так называемого Спасителя, война будет закончена, и бантаги просто отступят. Они действительно отступили, но только для того, чтобы окопаться и перейти к обороне на оставшиеся зимние дни и начало весны.
В течение первого месяца он был рад передышке, предоставившей им шанс выполнить ремонт, особенно на железных дорогах, эвакуировать гражданских римлян на запад в Суздаль, восстановить снабжение, и подготовиться. Второй месяц он по-настоящему надеялся, что они покинут свои защитные позиции в Капуа, и к третьему месяцу он знал, что этот новый лидер, Джурак, изменил природу войны. Он мог ощутить различие, более методический ум, расчетливость, отсутствие опрометчивых шагов.
— Я ненавижу тот факт, что мы должны выкопать его, — сказал Эндрю.
Ганс кивнул в согласии.
— Словно ублюдок сидит там, просто прося нас прийти.
— До настоящего времени можно всегда было рассчитывать на их нападение, — ответил Ганс, — но ты прав, он ожидает нас, что бы надавать по заднице.
Эндрю заворчал. Хотя Ганс показывал ему, как жевать, он на самом деле никогда не справлялся с этим и был смущен, поскольку, когда он попытался сплюнуть, то вместо этого наполовину задохнулся. Проклятье, орда всегда может рассчитывать на атаку. Уловка в том и заключается, найти узкий фронт, закопаться, и разорвать их в том месте. Джурак полностью поменял ход игры. Капуа был местом с чертовски отличной защитной позицией. На северном фланге болота и непроходимые леса, на юге еще больше болот и остроконечные холмы. Фронт был шириной пятнадцать миль и укреплен до зубов. Все же казалось, что не было никакого другого пути. Все разведданные говорили о том, что во время весны Джурак вкладывал огромные усилия на создание своей инфраструктуры, и его фабрики производили в большом количестве оружие, боеприпасы, и оснащение наиболее вероятно в более быстром темпе, чем тоже делала Республика. Если Эндрю позволит этому темпу продолжаться в течение еще шести месяцев, Джурак сможет получить превосходство. Он должен ударить, нравиться ему это или нет.
Последняя из марширующих колонн пехоты проходила мимо, их синие униформы поменяли цвет на грязно-серо-коричневый из-за пыли, солдаты закрывали свои лица цветными платками, пропитанными водой. Джефф появился из пыли, возвращаясь не спеша назад вдоль шеренги, в сопровождении знаменосца. Они остановились и отдали честь.
— Я увижу тебя на фронте, Джефф. Скажи Пэту, чтобы не дергался, и не начинал без меня.
— Так точно, сэр. И сэр, пожалуйста, окажите всем нам услугу.
— Что такое, Джефф?
— Не напрягайте себя чересчур сильно.
Эндрю улыбнулся. Какая незнакомая роль; как все поменялось за последнее время. До ранения он был отцом; теперь он чувствовал себя подобно стареющему родителю, дети которого становились все более и более заботящимися о его благосостоянии. Снова отдав честь, Джефф пришпорил своего коня, крича колонне увеличить темп.
Флейтисты, поднимая настроение, заиграли с визгом «Боевой клич Свободы», песню подхватывали все дальше, странное смешение звуков, поскольку некоторые пели слова на латинском, а другие на русском. Колонна змеилась мимо, шеренга за шеренгой, со странным ритмом грохочущих столовых и оловянных чашек, скрипом кожи, царапаньем подбитых гвоздями ботинок на сильно утоптанной земле, все смешивалось друг с другом.
