Сам – в коридор. Наспех обулся, выбежал на лестничную клетку. Но не успел и пролета преодолеть, – пол под ногами сотрясло, будто от землетрясения, меня – спиной на ступени. Хрустнул телефон. А за пыльным окном – седо-черная многоэтажная грязная волна обломков с громыханием ползет к моему дому, сносит все на своем пути…
В подвале – сыро, темно, зябко. Меж голых бетонных стен завывали жуткие сквозняки, качали лампу, свисающую с треснутого потолка на тонком расползшемся проводе, по местами затопленному полу бегала едва различимая в огне примуса рябь. Дождь, что лил как из ведра больше часа, наконец-то закончился, и теперь там, где-то в глубинах полуразрушенного дома, журчала стекающая вода, не смолкало глухое эхо. Изредка к этому гулу добавлялись отвратительные писки крыс. Они резвились во мраке, среди заброшенного мусора, плескались в холодной дождевой воде.
Капли неустанно барабанили то по металлу, то по дереву, то по бетону, то по трубам, сотрясали несмолкающую ни на минуту темноту, наполняли все вокруг какими-то ускользающими звуками. Еще немного послушав эти «голоса дома», я помешал вилкой крысятину в банке из-под рыбных консервов и сделал огонек примуса поменьше, принюхиваясь. Пахло скверно – собака есть не станет.
– Ну, дай бог, не сдохну… – смирился и достал из кармана крохотный бумажный пакетик с солью.
Посыпав тошнотворную бурду, – еще разок все хорошенько перемешал, мысленно перекрестился, филигранно подцепил зубчиком небольшой грязно-бордовый кусочек и кинул в рот. Скривился, быстро прожевал и проглотил, чувствуя странное послевкусие.
– Неплохо, – неожиданно отметил для себя и выключил примус, подвигая поближе, – можно и пообедать…
Достал из армейского вещмешка небольшую полупустую бутылку воды, сделал маленький глоток, приступил к трапезе. Пока ел, крысы вконец осмелели и сидели теперь уже на гнилых столах и продуктовых корзинах буквально в нескольких шагах от меня. Ближе подходить все-таки не решались – боялись. Как ни крути, а инстинкт выживания у этих мусорщиков на высоте: прикармливай, заманивай – все равно не подойдут. Раз человек рядом, они и носа не сунут – мало ли, чего ему в голову взбредет.
– Что, проголодались? – чавкая жареным мясцом, по вкусу отдаленно напоминающим курицу, спросил я своих пищащих «гостей». Те прибывали с каждой секундой, чуть слышно хлюпали по лужам. – Извините уж… угостить ничем не смогу – сам вон… – зачем-то кивнул на банку, словно ожидал от них глубокого сочувствия, понимания моего печального положения, – …подножным кормом питаюсь.
Мокрые крысы в ответ запищали, зашуршали коготками, закрутили хвостами. Некоторые даже вытянулись, зашевелили усиками.
– Я теперь такой же, как и вы, – продолжил я и, доев мясо, приправленное солью, отхлебнул водички и пояснил хвостатым друзьям: – Помоечник, мусорщик… – кинул им опорожненную банку, сложил пожитки. – Если хотите, можете подкрепиться своим собратом – ничего другого у меня для вас нет.
Но голодным грызунам по душе и объедки: навалились скопом, пронзительно запищали, закишели – лишь бы ухватить хоть что-то. Жир, остатки – плевать. Жесть скрипела, шуршала, ерзала о камни, обо что-то металлическое, а потом и вовсе заплескалась вдалеке – словом, пошла «по рукам». Слушая это многоголосье, я улыбнулся, грустно вздохнул и заполз в карман накидки за зажигалкой и фотографией.
– Где же ты, принцесса?.. – подсветив тусклым огоньком изображение улыбающейся дочери в косухе, сидящей в кафе за столиком, в очередной раз спросил себя и побледнел – опять слишком близко подпустил самую страшную мысль о ее судьбе. – Нет… нет… – завертел головой, отгоняя этот ночной кошмар, – ты жива и я найду тебя… непременно найду, слышишь?.. – засопел, поцеловал дорогую сердцу фотографию, убрал обратно во внутренний карман и достал почти пустую мятую пачку сигарет, горько закуривая. – Хоть весь мир обойду, но найду…
Сделал затяжку, другую, немного успокоился.
Крысы тем временем уже не на шутку драли банку, да так, что звон и молотящие стуки разлетались по всему заброшенному залитому помещению. А я же, накинув просторный капюшон, откинулся на потресканную влажную стену и задумался, потягивая предпоследнюю сигаретку. Но наслаждался ей, ей-богу, как последней…
– Папа, быстрее!!.. – в восторге кричала Бетти, крепче держась за меня, и разглядывала левый отбойник, сливающийся в единую линию. – Круто!.. Как круто!
– Держись крепче, малышка! – через мотошлем улыбнулся я, выкрутил ручку газа и – вверх по пустой скоростной трассе под рыканье глушителей. – Это еще не предел!
Спортивный мотоцикл уносил нас прочь от оживленного, вечно шумного и пыльного города, позволял насладиться скоростью и встречным ветром. Мимо проносились вывески, рекламные баннеры, билборды, афиши, мелькали ограждения. За ними – неисчислимые высотки, улицы, люди, машины – весь «муравейник». Такое все незначительное, незаметное, неинтересное. Ни мне, ни Бетти не хотелось отвлекаться от дороги, смотреть по сторонам. Обоих сейчас увлекала только езда, визг колес на поворотах и… больше ничего. Время как будто остановилось, его не стало: впереди – горизонт, позади – обыденная серость. И между ними – короткий миг, яркий, прекрасный. Мы были так свободны, так счастливы, что весь мир, необъятный, сложный, казалось, слился в единую разделительную полосу, асфальтовое покрытие, стал простым и понятным. А закатное солнце, тщетно слепящее меня через тонированное забрало, будто куда-то увлекало, заманивало, раззадоривало, заставляя цепко держаться за руль и… гнать, гнать, гнать без оглядки…
– Пап, может, заедем куда-нибудь… перекусим? – сквозь вой ветра и ор двигателя услышал голос Бетти. – Возьмем по гамбургеру и коле. Что скажешь?
– Ну а что я могу сказать? – усмехнулся я. – Конечно я «за»! Вон, кстати, какая-то забегаловка вдалеке… – сбавил скорость, пригляделся, – можно туда и заглянуть, в принципе. Да и народу, думаю, там немного.
– Тебе решать, пап, – ты же за рулем-то, – засмеялась дочка, покрепче прижалась к моей мотоциклетной куртке.
Остановились на полупустой парковке забегаловки Biff Day's. Заглушил двигатель, снял шлем, вместе с Бетти слез с мотоцикла, поставил на подножку.
– Пойдем? – вытащив ключ зажигания, улыбнулся я зевающей дочке и приобнял. – О-о-о! Кого-то, вижу, дорога утомила, а сама мне говорила: «Да я хоть до ночи кататься готова!» – и засмеялся.
Бетти насупилась и беззлобно толкнула в плечо.
