После того как я поучаствовал в подъеме четырехзвездного «Дисмута», мне приходилось ввязываться в разного рода аферы, так что пламенная речь и туманные пророчества Эрнеста впечатления на меня не произвели. Гораздо больше заинтересовал меня сам Эрнест. Сидя в третьесортной кафешке, человек этот излагал свои бредовые планы экономической и политической перестройки жизни страны и Планеты в целом на основе разработки какой-то Богом и людьми забытой Станции. Планы были ниже всякой критики, но в идеях, связанных со Станцией, какое-то рациональное зерно имелось. Эрнест производил впечатление человека, убежденного в своей правоте, однако не фанатика.
Если отбросить в сторону лирику и прожекты, суть рассказанного им сводилась к следующему. Несколько лет назад для проведения экспертизы Десто Рейнброд передал Эрнесту, одному из ведущих специалистов «Электроникал Сайч», кое-какие бумаги из секретных архивов Масенды. Изучая их, Александеро, знакомый с работами Анны Теодора Клозея Унга, с изумлением обнаружил, что последние годы жизни всемирно известный ученый провел в республике Пасси, где, пользуясь особой благосклонностью президента Масенды, принимал активное участие в строительстве Станции — того самого Большого Ковша, теоретическая возможность создания которого была рассмотрена им в одном из его фундаментальных трудов.
Кроме того, что Станция эта возведена была, чтобы черпать энергию из космоса, я, сказать по правде, мало что понял, но звучал рассказ Эрнеста убедительно, поскольку он снабдил его ссылками на соответствующие документы, выписками и цитатами. Впрочем, я поверил бы ему и без этого.
Подкупила меня не квазинаучная речь и не собранные Эрнестом материалы, а внутренняя убежденность его в своей правоте. Ну и, пожалуй, масштабность замысла: агрегат, вырабатывающий энергию фактически из ничего, — это вам не заброшенные города — дело солидное.
Единственное, что меня удивляло, — это отсутствие какой бы то ни было заинтересованности правительства Тристогомы в розысках упомянутой Станции. Из документов следовало, что находится она на территории бывших северных провинций республики Пасси, аннексированной в ходе последней войны, и потому именно от тристогомского правительства следовало бы ожидать каких-то инициатив. Хотя… Если кругом разруха и руки не доходят даже до Мертвых городов, эвакуация которых сулит реальные прибыли, то на поиски какой-то полумифической Станции средств и подавно не найти.
Десто РейнбродИнтересный тип этот Батиста Викаура! Все простачком прикидывается, а нет-нет да и проявит себя. «Багровые лишайники» — надо же! «Я турист — любитель экзотики», — хороша экзотика, если, чтобы ею насладиться, надо респиратор надевать! Да и с карабином он ловко обращается, привычно, как мусорщик с метлой.
Нет, милый мой, никакой ты не турист. Понагляделся я во время торжественных приемов на туристов — золотые зубы, сигара, светлый костюмчик и прозрачный взгляд. А во взгляде пренебрежение: «Это и есть знаменитая Тристогома-победительница?» Конечно, им, приехавшим с другого материка, из далеких благополучных стран, положено смотреть на нас как на дикарей. А почему, спрашивается? Потому что у них хватило ума не только сделать оружие, но и сохранить мир с соседями. А оружие нам продать — играйте, дети.
И экспансивные дети с горячей южной кровью начали играть. От трех стран только названия остались, две, после выплаты контрибуций, перешли на обработку земли деревянными плугами, а шестая — победительница, потеряв треть населения, фактически превратилась в колонию…
— Десто, тебе плохо?
— Нет-нет, все в порядке.
Удивительно неудобная штука этот респиратор. Дышать в нем трудно, чтобы слово сказать — снимать надо, а уж вид у меня в нем — «подвиньтесь, девочки». И так идти невозможно — все мышцы болят, а тут еще этот намордник… Самое время Даниэлю спрашивать: «Тебе плохо?» Плохо! Мне уже много дней плохо, да и кому в этих болотах хорошо? Разве что туджанам?..
О Господи, опять он! Ну можно ли быть таким раззявой? Сколько же раз уже он меня проклял за то, что я его с собой потащил? Но что было делать? Я же администратор, популяризатор — одним словом, интриган и очковтиратель. Доклады о научных достижениях делать — это пожалуйста, но на Станции-то, если она действительно существует, — там же работать надо. А Эрнест — дядя крутой и слегка чокнутый, так что вполне может мою нынешнюю близорукость и безголовость как предательство расценить. Вот тут-то, Даниэлюшка, ты и продемонстрируешь, на что способен. Ты только дошагай, добреди до этой чудо-Станции, а не сможешь, так скажи — на руках понесу. Ты же целого института стоишь, и Эрнест не сможет этого не оценить. Посмотрит на золотые твои руки, на алмазную твою голову сердитый дядя Эрнест — и простит старинного приятеля. И поделится с ним лаврами по-братски.
Нам бы только толчок, а там мы рванем — не догонишь. Вспоминайте нас в Порт-Андебаре, пишите письма в Столицу. Мы с Даниэлюшкой не то что горы — материки своротим. Только бы на Станции хоть что-нибудь оказалось, а там уж я шум на весь свет подниму. Такую сенсацию изготовлю — только держись! Доклады, газеты, пресс-конференции… «Патриоты родины и науки в дебрях Юго-Запада» — а? «Тайна Анны Теодора Клозея Унга» — звучит! Ой как коллеги локти себе изгрызут!..
Ну а если и нет никакой Станции — кто в проигрыше? «Ходил, знаете ли, с приятелями на Юго-Запад — надоело дома сидеть, бумаги на службе подписывать. Устал от рутины». Да после такого заявления, особенно к месту и этак невзначай сделанного, все жены городской профессуры мои. Да что там пудреные эти мартышки, даже… Тс-с-с… Все это будет, будет, но для этого надо вернуться. А для того чтобы вернуться, надо намордник носить, Викауру слушаться — он зря не скажет. И по сторонам невредно посматривать, и внимательно. Место здесь не слишком противное — не то что вчерашняя трясина, но все же запросто сгинуть можно.
Ах, как обрадуется моя ненаглядная женушка, чопорная кобыла моя Антуанетта! Как будет она ухмыляться, нос свой облезлый пудрить с таким видом, будто утирает горючие слезы по горячо любимому супругу! Но нет, ради ее же блага я не доставлю ей такого удовольствия. Господи, да она же десять лет жизни потеряет, если не будет каждодневно вцепляться в меня из-за любого телефонного звонка, из-за любой секретарши, улыбнувшейся мне в мэрии! Видит Бог, есть и другие причины, и, право же, более важные, по которым ей следовало бы денно и нощно молиться за мое благополучное возвращение и заставлять Ирэн делать то же самое. Но глупые склочные бабы не видят своей выгоды, не ценят своего мужа и отца, кормильца и благодетеля… И зря не ценят…
