корни осокоря, якобы богатые сахаром.
Человек осторожно перебрался через засеку, брезгливо волоча за собой мокрый по подолу плащ. Оружия он при себе не носил, широкий нож на кожаном поясе – скорее обычная снасть странствующего через леса, а не средство расправы с себе подобными.
В самой середине сухого пространства высилось нечто вроде бобровой хатки, только выстроенной почему-то далеко от воды. Вниз вёл узкий наклонный ход. Из дыры тянуло тухлятиной.
Человек с отвращением покачал головой. Достал нож, срезал несколько веток и принялся плести нечто вроде грубой пятиугольной люльи, каким ребятишки играют в «зацепи-сохрани». Сплёл, полез за пазуху, извлёк небольшой плоский пузырёк коричневого стекла, аккуратно капнул на каждый из пяти углов получившегося плетения и что было силы зашвырнул своё «изделие» в тёмный лаз. Выдернул нож, остриём поспешно очертил круг, встал в него и застыл, скрестив на груди руки. Тусклое солнце нехотя блеснуло на серой стали широкого клинка, испещрённого грубо прокованными пупырчатыми рунами.
Некоторое время спустя из-под земли послышался писк, словно несколько сотен крыс устроили там отчаянную битву. Крыша из плотно сложенных веток и кусков дёрна заходила ходуном, с громким треском разлетелась в самой середине, наружу высунулась гротексно-человеческая рожа: плоская, с широко разинутыми круглыми глазами, свойственными скорее ночному обитателю, вывернутыми наизнанку и смотрящими вперёд ноздрями, исполосованная белесыми шрамами. Рожа широко распахнула рот, наполненный мелкими остренькими зубами, торчавшими аж в три ряда, и истошно заголосила.
Человек вновь поморщился, вкладывая кинжал в ножны и зажимая ладонями уши.
Из лаза тем временем медленно поползли струйки дыма, лениво, словно упираясь. Невидимые крысы продолжали отчаянно пищать.
Дым отвратительно вонял, горелым пером, мокрой тлеющей шерстью, псиной и ещё чем-то куда хуже псины. Сладковатый запах стал почти нестерпим.
– Боооольно! – наконец прорезалось в вое плосколицей твари нечто осмысленное. – Всё отдам! Всё! Пощади!.. Всё твоё будет!
– Говори слово, – невозмутимо бросил стоявший в круге человек, опять извлекая широкий нож и со скучающим видом им поигрывая.
– Ы-ы-ы-ы! Ее-е-ет!
– Отказываешься, значит? – меланхолично бросил человек, отворачиваясь от явно застрявшей в крыше своего жилища твари.
Болотный обитатель завертел уродливой лысой башкой, задёргался, затрепыхался, но невидимые путы держали крепко. На жуткой физиономии существа смешивались сейчас и му́ка, и отчаяние, из круглых глаз текли крупные желтоватые слёзы.
– Плачешь? – человек нагнулся, поднял что-то с земли, выдирая из-под плотно налезшего слоя мха. – Они вот тоже плакали.
Руки его в грубых перчатках чёрной кожи держали небольшой человеческий череп – скорее всего, ребёнка. Левая височная кость была размозжена.
Желтолицый задергался, пытаясь разметать крышу, но подпиравшие подбородок ветки держали крепко, неожиданно обретя прочность стальных оков.
– Поплачь, поплачь, – сухо сказал человек, поддёргивая рукав куртки. – В последний раз плачешь.
– Пощады-ы-ы… – выло существо, однако его мучитель лишь холодно, без всяких эмоций, качал головой. Правда, по его вискам тоже катился пот, а кулаки несколько раз судорожно сжались, словно от боли. Пленный и вроде бы как беспомощный враг сдаваться не собирался.
Крысиный отчаянный писк внезапно сменился каким-то надрывным, ввинчивающимся в мозг визгом, сотен и сотен тонких, на самом пределе слышимого голосов; лес пошатнулся, всплеснулась вода в чёрных бочагах, незримая рука вмяла во мхи нагло задранные стебли хвостовок, с натужным треском стали рушиться надломленные стволы в засеке. Человек застонал, вскидывая ладони к вискам, и тут из лаза, сочащегося дымом – густым и тяжёлым, словно смешанная с гноем сукровица – выметнулась волна существ, карикатурных помесей человека и крысы, и размером не больше крысы, с голыми розовыми хвостами. Большая часть созданий выглядело весьма неважно – у кого горела шёрстка на загривке, у кого хвосты распадались ошмётками стремительно гниющей и отваливающейся на ходу кожи, у кого из развороченных, невесть чем нанесённых ран, торчали обломки почему-то обугленных костей.
Однако ярости и жажды убивать хватило бы на большое людское войско.
Свора бросилась к очерченному рунным клинком вокруг человека кругу, бросилась и с визгом было отступила; кое-кто самый ретивый уже корчился на окровавленном, вымазанным какой-то зелёной мерзостью мху – животы распороты, кишки наружу. Однако застрявший в собственной крыше див завыл, заверещал и загукал на совершенно неведомом языке, и тварюшки, вереща, дружно кинулись вперёд. Уродливые тельца лопались, едва они оказывались над зачарованным кругом, мутная, дымящаяся кровь выплёскивалась длинными языками, словно магия в единый миг выжимала из созданий все жизненные соки; и следующие ряды ухитрялись продвинуться чуть дальше незадачливых собратьев.
Человек застонал, потом зарычал ничуть не хуже болотного дива. Зашатался, срывая завязки плаща и слепо отбрасывая в сторону. Словно газыри, на куртке тянулся ряд вставленных в кожаные гнёзда флаконов, пальцы слепо вцепились в один, крайний, непроглядно-чёрный, сорвали осургученную пробку. Рука широко размахнулась, за скляницей тянулся веер тяжёлых маслянистых брызг. И совершенно чёрных.
Капли на лету начинали преображаться, трансформируясь в подобие трёхзубых гарпуньих насадок. Во множество таких насадок. На лезущих через отпорный круг бестий обрушился настоящий колючий дождь – каждый «гарпун» намертво пришпиливал к земле пять, шесть, а то и семь созданий. Воронёные острия впивались в тело, круглая и плоская пятка давила, плющила и впечатывала в твердь.
Не минуло и пяти ударов сердца, как всё было кончено. Человек стоял посреди широкого серо-красно-чёрного пятна. Крысокарлы были мертвы, все до единого, и болотный гад только и мог в изумлённом молчании пялиться на свершившееся побоище. Он, похоже, забыл даже о боли.
Маг, однако, не забыл. Оправился он не сразу, долго тёр лицо, промывал глазницы снадобьем из плоской фляжки – а когда наконец взглянул на завязшую тварь, та мигом распорола тишину таким визгом, что впору было оглохнуть.
– Сладко? – прохрипел человек, и теперь его голос уже не казался ни холодным, ни сдержанным. – Сладко? А будет ещё лучше. Я тебе это о… обещаю. – Он скривился, хватаясь за бок.
Див выл. Боль в этом вое раздирала кости, щепила их, добираясь до тёмно-алого мозга, кожа на лысом черепе твари начала лопаться, трещины истекали густой коричневой жижей.
– Ну, помогли тебе твои поскрёбыши?… – продолжал меж тем хрипеть человек. – Не помогли. И ни в жисть не помогут. Хоть я на них и потратился, – он потряс опустевшим флаконом. – Так что говори слово.
– А… отпустишь?… – донеслось до человека в промежутках между взвизгиваниями.
– Отпущу, – лицо мага дёрнулось. – Но из этих мест изгоню. Довольно ты тут порезвился. Спрысну тут вот этим… – подрагивающие пальцы выудили из обвязки ещё один флакон. – Не вернёшься. Давай, говори. Крыть тебе больше нечем.
Уродливая башка дива повертелась ещё из стороны в сторону. Но внизу трудилась какая-то уж больно едучая магия –
