моим фетчем.
— Нет! — заорал я, глядя, как тёмное облако метунлось к волнам.
Я бросился к самому краю скалы, силясь разглядеть происходящее.
Как же ему помочь? Не мог же я отрастить из задницы крылья и полететь, размахивая топором в единственной целой руке. Воин из меня сейчас был скверный. Зато я всё ещё мог чертить руны.
Я расковырял рану, добыл больше крови и принялся торопливо писать на древке посоха защитную рунную вязь для фетча. Конгерм бил крыльями, раздражённо смахивая облепивших его пернатых, но понемногу спускался к морю.
Прокричав заклинание, я направил посох на орла. Они спустились за скалы, почти к самой толще воды — камни закрывали мне обзор, я почти ничего не видел. Лишь слышал страшные крики, завывания ветра и хлопанье крыльев.
— Арнгейл, как ты?
— Плохо. Кажется, я себя переоценил.
Я растерянно опустился на колени. Боль усилилась, теперь из рваной раны потекла кровь. Я кое-как замотал её куском оторванного подола рубахи. Ненадолго, но остановит. Хотя сил у меня почти не оставалось.
Что делать? Я не мог лишиться сейчас ещё и фетча. Он был последним, кто связывал меня с Нейдландом. Сванхильд свой выбор сделала. Остались только я и мой дух. Если ещё и он погибнет по моей вине…
Мне стало холодно, смертельно холодно — снова налетел ветер, я уже почти не слышал птичьего сражения в его песне. Сил хватило лишь на то, чтобы взяться за посох. Я повалился набок, стараясь не сорваться со скалы, и прикоснулся к кристаллу.
— Предки из рода Химмелингов, взываю к вам, — прохрипел я, обхватив самоцвет окровавленной рукой. — Мне нужна ваша помощь. Помогите защитить моего фетча. Возьмите с меня жертву. Возьмите кровью и плотью, золотом и железом, прахом и пеплом, но помогите ему. Дайте силу, что может его спасти.
Я сорвал с шеи один из амулетов и швырнул в море.
— Примите хотя бы это!
Морская пена поглотила костяную плашку. Я услышал крик Конгерма. И ушами, и в голове. Крик боли и отчаяния. Почти человеческий.
— Возвращайся ко мне, — шепнул я. — Возьми ещё моей крови и убирайся отсюда.
— Нельзя. Ты погибнешь.
— Если не сделаешь этого, погибнем оба. Так ты сможешь вернуться в Бьерскогг.
— Я еще могу попытаться…
— Нет. Сам знаешь, что не получится. Вернись ко мне, Арнгейл, — я намеренно повторил его истинное имя, догадываясь, что такой приказ возымеет большую силу. — Лучше умереть от твоих когтей, чем от клюва врага. Я не достанусь Гутфриту и его колдуну.
— Тогда он победит.
— Он уже победил. Почти. Лети ко мне.
Птицеглаз не ответил. Я опустил голову на холодный камень. Всё равно не жилец — попади я прямо сейчас в руки к лекарю, ещё мог бы выкарабкаться, но после того, как фетч снова мною пообедает, шансов выжить будет немного.
Он появился внезапно. Не знаю, что Конгерм сделал с птицами, но ему каким-то чудом удалось ненадолго от них отбиться. Орёл опустился на скалу возле меня, слегка уменьшился в размерах. Я заметил, что его клюв и когти больше не отливали серебром, а оперенье перестало сверкать золотом. Он вновь стал обычным беркутом.
— Давай, дружище, — попросил я и, поморщившись от боли, протянул ему руку. — Ешь и улетай.
Птица глядела на меня с сомнением. Вот уж не думал, что мне придётся торопить собственного духа. Птичье облако снова зашевелилось — теперь им словно было сложнее собраться в единую стаю, мешал ветер и, быть может, ещё какое-то колдовство духа. Но времени у нас и правда оставалось немного.
— Я сделаю то, что ты просишь, — наконец ответил фетч.
— А потом брось меня в море. Не отдавай им.
Глаза орла перестали гореть алым и превратились в привычные Птицеглазовые. Он подпрыгнул ко мне, наклонил голову.
— Спасибо за эту жертву, Хинрик.
И снова впился клювом мне в плечо. Я уже даже не кричал — не было сил. Просто застонал, затрясся и отвернул голову в сторону прекрасного моря, чтобы не видеть, как меня жрали заживо. Солнце, подсвеченные облака, весёлые белые барашки на волнах… Хороший день для смерти, погожий. Жаль, что смерть не пришла ни в бою, ни в постели.
Пока орёл раздирал меня, я видел, как белые облака стали двигаться быстрее, ветер нёс их на нас, ближе к суше. Волны стали выше, мелкие барашки превратились в исполинов. Белое, точно горный снег, облако неслось быстро, слишком быстро даже для такого ветра… Мне показалось, что я услышал какой-то шум с той стороны. Но вой ветра заглушал все звуки.
Что-то промелькнуло перед моими глазами. На камень прямо возле моей головы приземлилась жирная наглая чайка, сложила серо-белые крылья и визгливо загоготала прямо мне в лицо.
— Хороший друууг! — заверещала чайка и бодро забила крыльями. — Друууг!
Птица в несколько прыжков оказалась возле когтей Конгнерма. Я подумал, что начал бредить от потери крови, потому как чайка расправила роскошные серо-белые крылья, отставила перепончатую жёлтую лапку назад и поклонилась моему фетчу. По-настоящему поклонилась, как земледелец кланялся какому-нибудь эглинскому королишке.
— Ты звал нас, царь, — визгливо проговорила чайка. — Ты взывал к морским крыльям. Мы явились во имя твоего повелителя Химмеля и нашего владыки Ава. Ну и общество ты с собой привел, Арнгейл.
Не понимаю, почему я вдруг начал понимать духов, но слышал их столь отчётливо, словно они общались на моём родном нейдском наречии. Возможно, близость смерти открывала во мне все новые таланты. Жаль, несколько запоздало.
Конгерм оторвался от своей жуткой трапезы и уставился на чайку.
— Граувинк, — отозвался мой фетч. — Дух морского ветра, я приветствую тебя.
Чайка вновь склонила голову и уставилась за спину Конгерму. Я приподнял голову и понял, на что она смотрела: тёмная живая туча окружала нашу скалу. Теперь я увидел горевшие колдовским зелёным огнём глаза воронов, грачей и сов. Жуткие глаза, безжизненные, неестественные. Колдовство, несомненно. И такого колдовства я не знал. Кем бы ни был начертатель Гутфрита, противником он оказался серьезным и непредсказуемым.
— Ты взывал о помощи, царь, и боги велели нам вмешаться, — проговорила чайка и взлетела, напоследок крикнув. — Улетайте! Мы им помешаем. Будешь должен, Арнгейл!
В следующий миг серо-белое облако настигло нас. Светлый клин пронёсся над моей головой и врезался во вражью стаю. Я едва не оглох от поднявшихся криков. Чайки даже на Свартстунне орали противно и невыносимо, но здесь и сейчас, в узком проливе, выводившем корабли из Маннстунна в Сверское море, казалось, собрались птицы со всего Севера. Я уже
