Вместе со стрелой каждый посылал кусочек кровавой мозоли со своих пальцев. В одной из рук ближайший правдоруб держал копьё, что проходило насквозь каждого титанического голема. Пробивало в нём дыру в спине и упиралось в тлеющее сердце внутри, в последний, не остывший кирпич после рождения чудовища в печи. И голем кричал, посыпая солдат внизу горящими черепками. А его сердце касаясь кончика копья выбрасывало сноп искр. Копьё с каждым шагом существа чиркало об его сердце как гигантская спичка. Правдорубы дёргали длинными косами на затылках, к которым оказались фиксированы катапульты и другие метательные машины. Механизмы трещали и выли, горели, умирали, но подчинялись косам и швыряли в меня каменья и трупы. Трупы солдат сами заползали в ковш для метания. Другие сначала умерщвляли крупных животных, клали их в катапульты, а затем обливали себя горящей смолой и залезали в ковши. У отдельных нападавших правдорубов в руках оказались шампуры с наколотыми на них обожжёнными людьми. У них было отрублено всё кроме клыкастого рта полного вставных зубов диких животных. Этим ртом они хотели разорвать меня на части. Правдорубы окружили дно колодца встроившись в эту вибрирующую в танце смерти бесконечность пляшущего смерча и стряхнули со своих плеч кирпичную пыль на мою голову. Как и облака газов, топот големов, секиры пехоты, всё было прямо перед моим лицом и одновременно в пространстве мира от моих ступней до самого бесконечного неба. И был растоптан последний цветок, пробивавшийся меж кирпичной гряды. И кобра сдавила мою руку до синевы кожи. И пёс заскулил, чего не было с ним никогда ранее.
Тогда я начал делать то, что умею лучше всех. Разрушение. Я пролил свет, установил покой и запустил время. Ибо никакая правда не выдержит свет, покой и время. Я светил столько времени, что глиняные враги засохли и потрескались, опадая листопадом черепком. Я засветил правду обнажая кости и черепа манипуляторов, полные пыли. Мой покой разорвал в клочья нетерпение и бешено вращающееся колесо битвы, истерику каждой конкретной стрелы и колеса. Она, битва, упала вниз, глубже дна моего колодца, который теперь бесконечно вёл в пропасть земли той же извивающейся трубой. Отдельные руки кирпичных монстров, цепляющиеся за край поля обламывались под тяжестью правды уносящей их в глубину земли. От меня и до недостижимого низа летели остатки битвы. Я уничтожил личности всех стреляющих, топчущих, отливающих мечи и закаляющих големов. Тех, кто управляет полётом стрел и тех, кто рисует проекты крепостей. Всех обучающих строй и поднимающих знамя. Разорвал тот мыльный пузырь, из которого убивающие не хотели и не могли выйти. Снял то, что было для них важно, обрушил на землю. Всё мешающее жизни. Оболочки и накидки, шкуры и ауры.
Разрушение продолжалось. Падали шипованные короны и замещались на серо-фиолетовые мозговые клетки. Лопались пазухи кирпичных перемычек становясь лицом и глазами. Утекали в небыль верёвки с шеи освобождая дыхание. Сползла с груди тяжесть правды, расправились межрёберные промежутки. Потухло брызгающее серой шипящее ярмо в области солнечного сплетения, позволяя существам разогнуться и не корчится в позе раба. Крестец отбросил дымящийся хвост и увяли терновые корни, кованые цепи, растущие к ногам солдат от земли. Семь мест прикрепления к телу зла освободились. Все семь зон кирпичных тел взорвались разбитым хрусталём. Свинец летел и летел в дыру подо мной. Разрушение. Вдребезги. Без пути назад. Я творил разрушение. Перевёрнутым карточным столом опрокинулось красное войско. Труба распахнулась, осыпая мир своей трухой. Время было на моей стороне, и мы с коброй и псом смотрели день за ночью как плавится последний правдоруб в кислоте собственной слюны. Как пики пронзают несущего их. Как големы массой вдавливают в прошлое машины для метания коров. Мне было приятно сидеть, слегка опираясь на шерстяного пса позади меня и чувствовать, как тает его напряжение. Как нос его поворачивается по ветру и начинается переминание в лапах. Кобра ослабила хватку и любопытство взяло над ней верх. Показывая падающей армии свой раздвоенный язык, она переползла на плечо и замерла, наблюдая смену видимых ей инфракрасных событий. Затухание огней в глазах убийц и остывание крови в венах машин. Разрушение. Я есть разрушение. Когда были освобождены от огня и праха все презлые и разорвало на части всё целое зло, а мельчайшие неразрывные части ушли под землю, я почувствовал, что разрушение завершается. Где-то на моём теле в этот миг началась лёгкая вибрация.
Мои руки были заняты. Ладони сложены друг к другу лодочкой. Третья рука гладила пса. На четвёртой сидела кобра. Вибрация была мягкой и знакомой как слова родного человека. Мне пришлось оторвать одну из рук, ту, что гладила белого пса, и достать из кармана телефон. Вибрировал он.
— Да, дорогая, — сказал я, сидя всё так же с закрытыми глазами и наблюдая за крушением империи поставившей для битвы ядовитый газ, — что случилось?
— Ты, там место пописать не можешь найти? Может поедем до заправки? — женский голос с искоркой поддёвки и честного юмора щебетал на другом конце сигнала.
— Разве меня долго нет, любимая? — царство, создавшее печи для выплавки големов утонуло в ледяном океане.
— Десять минут без тебя это целая вечность, приходи скорей!
Я прислонил телефон четвёртой рукой поудобнее чтобы сказать:
— Любимая, уже бегу.
Сигнал завершился вместе с катастрофой мира, пославшего правдорубов. До них долетел мой свет, покой и время. Далёкий мир ослеп, остановил свой лихорадочный быт и умер от старости. Пепел, не касаясь моего пятачка, бывшего дна колодца оседал на неистово растущую траву. Последняя покрыла землю подо мной, под псом и спиральной паутиной разошлась по полю. Небо открылось, давая молодой поросли воду, свет и птиц. Густая трава скрыла бывшие кирпичные належи и убежала бурным ростом до горизонта. Время давало ей скорость. Дальний лес вновь стал виден и от него ко мне побежали звери и полетели птицы. Пёс радостно запрыгал им навстречу, кобра удалилась по своим делам. Я разрушил всё. Я встал и пошёл к машине.
Кали нетерпеливо посигналила, словно давая мне звуковой маяк. Ещё минута по колее, и я уже узнал её яркое платье. Она стояла на подножке чтобы видеть дальше и махала мне рукой.
— Шива, поехали уже! Я блинчиков хочу в том кафе!
— Бегу-бегу, — действительно ускорился я, вдыхая по пути свежий аромат трав. Подошёл и снял Кали за талию с подножки машины.
— Где ты так умудрился запачкаться? Какая-то грязь на лбу, как это вообще возможно? — она смотрела на моё лицо, послюнила палец и начала стирать у меня что-то со
