опаской, медленно, и пришлось брать опять все в свои руки, а именно швабру и тряпку.
Нет, я не ханжа, и когда надо, вызываю уборку на дом, потому как чистоту я люблю. Правда, всегда стараюсь не присутствовать при этом процессе, потому как звук пылесоса вгоняет меня в тоску. Поэтому трудящихся в этой сфере безмерно уважаю, но сам в нее лезть согласен, только наблюдая издали.
Но не судьба или, наоборот, судьба, тут как посмотреть. В общем, пришел элитный заказ — большой двухэтажный особняк, владелица которого решила оценить нашу работу. И если ей понравится, нас ждал большой контракт на обслуживание кучи ее фирм и пары ресторанов. Как назло, именно в этот момент силы уборщиц были распылены, и мне пришлось в компании двух профессионалок весьма преклонного возраста ехать на срочный вызов.
Дом впечатлял, как и объем работ. Его хозяйка ненамного младше моей маман состроила мне глазки и ненавязчиво намекнула, что уборку в спальне стоит делать в ее присутствии и желательно мне, потому как там нужна крепкая мужская сила. Я сразу понял, что в спальню я не пойду, даже если меня туда на тросе потащат. Однако вежливо кивнул — клиент всегда прав. И мы дружной, семенящей толпой направились смотреть, планировать и превозмогать.
Пока бабки обсуждали какого-то Диму — наркомана, тунеядца, что носа не кажет из квартиры, — я переоделся в более удобную одежду, решив, что тягать-таскать вполне могу я, а мыть-стирать — это пусть бабульки делают.
Хозяйка, приветливо махнув задницей, поднялась на второй этаж, где, судя по всему, и находилась ее опочивальня, а мы приступили к работе.
Я старался, честно. Бегал, таскал, переставлял. Добровольно менял воду и даже… Даже протер пыль! Легкий ветерок тревоги коснулся моей задницы, когда мы, оставив бабку номер один мыть кухню, отправились с бабкой номер два наверх. Я будто снова оказался на войне и моя чуйка выла, явно сигнализируя о приближающемся конце.
Бросив опасливый взгляд в сторону хозяйской спальни, я под ехидный смешок моей работницы отправился в ванную. Царство фаянса и керамики встретило меня ослепительной белизной. Оглядевшись, я совершенно не понял, что тут надо мыть, но решил все же пройтись влажной тряпкой по интимным местам сего помещения.
Раз — я щедро наливаю моющее средство на губку, и часть его проливается на пол.
Два — я тянусь к раковине, чтобы поставить на нее бутыль с адской смесью.
Три — делаю шаг, и моя нога попадает на разлитую жидкость.
Четыре — она поехала, и я вместе с ней. Попытка за что-нибудь схватиться провалилась. Руки нелепо замахали в поисках опоры, но, увы, было пусто.
Пять — я вижу, как пол и потолок поменялись местами, моя голова ударилась обо что-то твердое, а потом бац — и я вишу, висю… ну, или парю над собой.
Вот так нелепо я погиб, убившись об угол унитаза. Нет бы как все нормальные попаданцы, погибнуть под колесами грузовика или быть зарезанным в сортире своей любовницей. На худой конец я даже был бы согласен, чтобы меня грохнули враги, и я помер, успев толкнуть пафосную речь и пригрозив им вернуться и отомстить. Но нет. Видать, не заслужил.
Что ж, ладно. Унывать не наш метод, тем более, что синева расплескалась по моей морде, из проломленной башки вытекает кровь, и истошный крик бабки уже сиреной разносится внутри дома. А я, повисев над телом и смахнув скупую слезу — на самом деле нет, — отправился в сторону света. И прежде чем раствориться в нем, я успел подумать, что обязательно спрошу у тех, кто отвечает за героические смерти, почему мне не выдали такую…
Унитаз — убийца.
Глава 2
Небесная канцелярия. Ирий.
— Так-так, что тут у нас… — бородатый мужик, обряженный в славянские одежды, копался в тонкой папке, изредка поглядывая на меня.
А я вообще где? Изба какая-то, лавка деревянная и ни разу не мягкая. Я ж вроде умер или как? И кто этот мужик, косплеющий славян?
— Итак, — наконец оторвался он от бумаг. — Василий Николаевич Гордеев, родился, учился, женился… А, нет, не женился, что плохо.
— Не успел, — вставил я свои пять копеек.
— Не хотел, — тут же парировал он.
— Не нашел ту единственную.
— Не искал, хотя такие были.
— Не хотел и не искал, — почти искренне повинился я. — А ты вообще кто?
— Лихобор я, старший волхв Рода. Занимаюсь тут бумагами, да души распределяю.
— Лихобор, Род… Это что же, я к славянам попал, что ли? А где апостол Петр там и райские кущи?
— Так ты ж к нашему пантеону принадлежишь, вот и оказался тут. Мама твоя — истинная последовательница Макоши.
— Мама? — удивился я. Потом призадумался. А ведь верно, в церкви я ее ни разу не видел, Пасху и прочие религиозные праздники мы не отмечали. Я как-то вопросами религии особо не заморачивался, так что все возможно.
— Она же тебя отдала в секцию Живы, которой занимается заботник рода. Так что ты наш, и никакой ошибки тут нет. Но речь сейчас не о том. Душа твоя, как бы это попроще сказать, — задумался он, — слишком рано ушла на покой. Нет тебя в наших списках, а значит, подозреваю я вмешательство. Но то наша проблема, а вот что с тобой делать, не ведаю. Не примет тебя мироздание, не отправит на перерождение. А отправлять в Навь совесть не позволит. Воином ты был честным и воевал против нечисти. Не искупаемых грехов нет на тебе, кроме прелюбодеяния. Но это малый грех, который мы и грехом-то, в отличии от иных верований, не считаем. Вот и ответь мне, что с тобой делать?
— Понять и простить? — с надеждой предложил я, в уме уже прикидывая, что бы такое придумать, чтобы всем плохим стало плохо, а мне хорошему — хорошо.
— А если я тебя отправлю на перерождение? — задумчиво посмотрел Лихобор на меня. — Даже память оставлю, чтобы ты мог продолжить жизнь свою оттуда, откуда начал.
— Идея отличная, — осторожно кивнул я. — Но при этом я чую подвох. А потому как вы вроде виноваты передо мной — ну, типа не доглядели, желаю знать конкретно, что меня ждет.
— Да нет никаких подвохов, —
