– Десятник Младшей стражи Василий! – продолжил распоряжаться дед.
– Здесь, господин сотник!
– Старшина Михаил ранен и немощен. Грузи его в сани – и домой.
– Слушаюсь, господин сотник!
Роська подхватил Мишку под руку и помог усесться в сани.
– Корней, – подал голос Лука Говорун.
– Чего, Лукаша? – ласково отозвался дед.
– Парень твой моему человеку оружием угрожал, прямо в его доме. Не дело!
– Эх, Лукаша! – тон деда стал уж и совсем задушевным. – Да у меня двоих родичей и вообще застрелили. Правда, не в доме, а в лесу. Не слыхал?
– Гм…
– Это молодежь, Лукаша, нынче торгуется так – гривна с мелочью и болт в придачу.
– Да… Торговаться… Гм… По-разному можно… – пробормотал десятник и вдруг вызверился. – Баба, скройся!!!
С крыльца дома Афони кто-то шмыгнул в дверь. Лука мрачно окинул взглядом растерянно стоящего посреди двора своего подчиненного.
– Я тебя, Афоня, доли лишил, а ты меня, своего десятника, кривым ходом обошел. Подумай теперь, пошло ли тебе это впрок? Посмотри-ка сам, что из этого получилось…
– Кхе! Верно говоришь, Лука, – не дал развить мысль своему говорливому десятнику дед, – кривые ходы, они того… до добра не доводят. Ладно, вы тут разбирайтесь, а мне недосуг. Не сочти за труд, пришли людишек, как соберутся, ко мне на подворье.
– Сделаем, Корней Агеич.
Роська уже разобрал вожжи и тронул сани к воротам, когда Мишка все-таки не выдержал и заорал так, чтобы слышно было и собравшимся на улице зевакам:
– Афоня! По Русской Правде, если раба понесла от хозяина и родила, то хозяин повинен дать ей волю, жилище и кормить, пока ребенок не вырастет! – и уже из-за ворот добавил: – Я тебя от оскудения спас, кобель блудливый!!!
* * *
У ворот лисовиновского подворья собрался весь семейный «женсовет»: мать, тетка Татьяна, обе Мишкины старшие сестры – Анька-младшая и Машка. Даже ключница Листвяна была здесь, хоть и стояла в сторонке. Дед, еще не доехав до ворот, закричал издалека:
– Бабоньки, чего сгрудились? Никак, женихов высматриваете? Глядите у меня, по улице всякие люди ходят, долго ли до беды. Я вот, к примеру, и вовсе неженатый.
Дед по-гусарски подкрутил ус и лихо подмигнул Листвяне. Женщины заулыбались. Раз дед веселый, значит, обошлось.
– Батюшка, что случилось-то? – на всякий случай все-таки спросила мать.
– Ох, Анюта, и не спрашивай! Такие страсти, такие страсти, – дед дурашливо схватился за голову. – Михайла с Афоней из-за холопов торговаться взялись, да так разгорячились, что твой старшенький Афоне чуть все на свете не отстрелил, насилу растащили. Луку с десятком ратников на подмогу призывать пришлось. А тебе, Листвяна, докука – надо будет еще куда-то пять человек пристроить и скотину.
– Пристроим, Корней Агеич, – приветливо пропела ключница. – А ты, батюшка, откушал бы медку чарочку с устатку да от волнений. И Михайла Фролыч с Василием Михайлычем, поди, с утра не евши.
– Каким таким Василием Михайлычем? – не понял дед.
– Так вот… – Листвяна указала на Роську. – Имени природного батюшки мы не знаем, наверно, можно тогда по имени крестного отца… Или нельзя?
– Кхе! Ну ты и удумала… Даже и не знаю. Отца Михаила разве спросить, так он больной весь насквозь. Анюта, что думаешь?
– Пусть будет, батюшка, нельзя же человеку без отчества, – отозвалась мать.
– Да? А ты что скажешь, Василий… Кхе… Михайлович?
– Господин сотник, – Роська выскочил из саней и сдернул с головы шапку, – дозволь доложить?
– Ну, докладывай. Кхе… Только шапку надень, застудишься.
– Это не старшина холопов выкупил, а я!
Мишка изумленно обернулся на крестника, но, увидев умоляющие глаза Роськи, прикусил язык.
– Я перед Господом обязан… – Роська запнулся, с трудом подбирая слова. – Мне через Святое крещение воля вышла, и я теперь должен… Пять душ, тоже через Святое крещение… И волю дать.
– Кхе… Совсем все с ума посходили, – дед несколько растерянно огляделся и зацепился взглядом за ключницу. – Листвяна, а ты насчет чарочки-то права оказалась… Да и не одной, наверно. Да… Кхе!
«Ни хрена себе! Сэр Майкл, а крестник-то ваш, похоже, того – повернулся слегка на религиозной почве. Пошли дурака Богу молиться, он и это самое. Несовместимые с разумной жизнью последствия. Жил себе парень, горя не знал, о конфессиональной принадлежности не ведал, так нет – взяли и окрестили».
– Васенька, да куда ж они у тебя денутся, вольные-то? – мать была явно растрогана Роськиным порывом и старалась говорить ласково, чтобы не обидеть парня. – Ведь ни кола ни двора, голову приклонить негде. Ты о людях-то подумал, сынок?
– Подумал, крестная. Я десятнику Андрею в ноги кинусь, попрошу их для всяких хозяйственных работ в воинскую школу взять. На кухне там, или еще чего – дело всегда найдется. А за это – жилье и корм. На первое время. А дальше – как бог даст, и как сами расстараются.
– Кхе! А что? Стряпуха в воинской школе и правда нужна, – одобрил предложение дед. – Этакую ораву кормить! Да и не одна, а с помощниками. Дело говорит Василий… а и правда – Михалыч! Только никому в ноги кидаться не надо, я приговариваю: быть по сему! Ежели, конечно, Святое крещение добровольно примут. А ты, Михайла…
– Что, деда?
– Кхе!.. – дед приосанился в седле. – Старшина Михаил!
– Здесь, господин сотник!
– Я тебя упреждал, что вокруг тебя все время какая-то дурь происходит? Упреждал или нет?
– Так точно, господин сотник!
– Так точно? Так точно… – дед словно бы пробовал на вкус новое словосочетание. – Хорошо придумал!
– Рад стараться, господин сотник!
– Кхе! Красота, едрена-матрена… Михайла! Ты мне голову не крути! Все равно с мысли не собьешь! Я тебе приказывал: уймись?
– Так точно, господин сотник!
– Так вот: посиди-ка ты дома, внучек. Коли раненый, так и отдыхай, лечись. За ворота – ни ногой, ни костылем! Запрещаю!
«Домашний арест, допрыгались, сэр».
– Слушаюсь, господин сотник!
– То-то же. Кхе! Листвяна, где там моя чарка? И парням пожрать.
* * *
После обеда дед, размякший и подобревший, уединился с Мишкой в горнице.
– Ну, Михайла, что там с Нинеей?
– Деда, погоди. Скажи, а нельзя было девку не казнить? Ну, наказать как-нибудь…
– Тьфу, чтоб тебя… Только отходить начал! Думаешь, мне в удовольствие было? Я за свою жизнь всякого навидался… тебе и не снилось, а девку молодую да красивую к смерти приговаривать первый раз довелось, – дед помолчал, потеребил бороду. – Нельзя было не казнить! В селе, вместе с бабами и детишками, около семи сотен душ – вольных. И только шесть десятков строевых ратников. А холопов, вместе с новыми, аж за четыре сотни набирается. Если слабину дать… Не дай бог. Задавим, конечно, но и сами кровью умоемся, – дед досадливо стукнул кулаком по колену. – Черт тебя дернул Афоне такой подарок сделать!
