Лехов в «Зарнице» пользовался непререкаемым авторитетом, как у курсантов, так и у сослуживцев. Жуткой наружности мужик по габаритам не уступающий многим Палачам. Его шея, подбородок, нос и скулы были изуродованы ожогами, из-за чего казалось, что лицо Архангела до самых глаз укрыто багровой маской, почти сливающейся с тёмно-красным длиннополым мундиром. Едва шевелящиеся губы и скрежет имплантированного голосового синтезатора лишь усиливали эффект. Этот механический голос, глубокий и жёсткий, заполнял собою всё помещение, будто исходил не из одной точки, а рождался в самом воздухе, везде и сразу, заставляя попавшие в зону поражения тела дрожать и съёживаться.
Авторитет Лехова зиждился не только на звании, хотя и его было бы достаточно — мало кто из медиков дослуживался до Архангела, и уж совсем немногим Архангелам удавалось дожить до повышения ранга. Кроме этого все в лагере знали, что Лехов самолично вынес из боя на могучих плечах не меньше сотни контуженных и потерявших конечности солдат, среди которых было немало штурмовиков и даже Палачей.
Глеб услышал о героическом прошлом Лехова два года назад от курсантов второй группы. Воспитатели, и, тем более, сам Архангел, никогда на этот счёт не распространялись. Откуда факт биографии офицера стал известен второгодкам, Глеб не знал, но догадывался — от таких же второгодков годом ранее. А тем? Этот вопрос оставался без ответа. Но поставить заслуги Архангела второго ранга под сомнение он не мог даже в мыслях.
По уставленному кушетками и залитому светом ртутных ламп залу пошли курсанты медотрядов. Их тёмно-красная, цвета загустевшей крови, форма резко контрастировала с белоснежным кафельным убранством процедурного кабинета, отчего создавалось впечатление, будто медики не идут, а невесомо плывут в этом лишённом оттенков стерильном пространстве. Они поочерёдно подходили к «пациентам», застёгивали фиксирующие ремни и лёгким, отработанным до автоматизма движением вводили иглу внутрь имплантированного в левое предплечье катетера. Небольшой стальной кругляшёк с чёрной резиновой точкой уже два года как обосновался чуть ниже локтевого сгиба. Вживляемый катетер был первым, что обретал каждый прибывший в лагерь «Зарница». Только после этого курсант получал форму, паёк и место в казарме.
Короткая игла прошла сквозь мембрану. Металлический цилиндрик, идущий от острого полого стержня легированной стали к эластичной трубке, упёрся в шайбу катетера, повернулся и щёлкнул, надёжно соединив инструмент с веной. Медик нажал пару пиктограмм на сенсорном мониторе и аппарат, тихонько загудев, наполнил трубку физраствором. Лёгкое покалывание охватило сначала руку, а затем и всё тело.
Глебу нравилось это ощущение. Словно мириады крошечных иголочек прокатываются волнами снизу вверх и обратно. А потом мягкое, приятное тепло рождается в груди, разливается вокруг, наполняя мышцы спокойной, уверенной силой. Глаза смыкаются. Дыхание глубокое, размеренное. Теплее, теплее. Мускулы начинают мелко подрагивать. Жар усиливается. Он растёт, как пламя на сухой траве. И вот уже темнота закрытых век расцветает красными прожилками, накаляется. Дрожь сотрясает тело. Багровые всполохи рвутся сквозь робкое мерцание. Сейчас, сейчас… Сильный резкий спазм пробивает мышцы, так, что фиксирующие ремни жалобно скрипят на запястьях. И… Взрыв! Темноты больше нет. Раскалённое алое облако поглотило всё вокруг, сожгло, разметало неслыханной мощью. Спина отрывается от кушетки, выгибается дугой, зависает, вибрируя, будто под током, и падает вниз. Отпустило. Жар быстро сходит. Исчезает, растворяясь в крови. Всполохи меркнут, затухают. Возвращается темнота, по венам бежит расслабляющий холодок. Дрожь унимается. Всё.
— Процедура завершена. Отстегнуть ремни, — пробился сквозь стук пульсации механический голос Архангела.
Защёлкали фиксаторы. Курсанты, потирая ноющие мышцы, начали подниматься с кушеток.
Скоро медик — высокий темноволосый парень лет пятнадцати — подошёл и к Глебу. Вынул иглу из катетера, отстегнул левую руку и замер, уставившись в сторону.
— Что? — произнёс он через секунду, кивнув на объект своего внимания.
Никто не ответил.
Парень машинально, не переводя взгляда, отстегнул правую руку, и Глеб встал. Не успел он коснуться пола, как мимо с удивительной быстротой промелькнула громадная красная фигура. Архангел остановился возле не освобождённой до сих пор кушетки, рядом с которой стоял ещё один курсант-медик. Тот опустил глаза и сделал шаг назад. Лехов взглянул на приборы, потом склонился над неподвижно лежащим Виталием Тришиным и пощупал пульс. Все в кабинете остановились, молча наблюдая за развитием событий. Архангел убрал руку от Витиной шеи, вырвал из принтера распечатку и, пробежавшись глазами по графикам, уронил бумажную ленту на пол.
— Кто следил за показаниями приборов? — задал он вопрос лишённым эмоций голосом.
— Я, — чуть слышно ответил дрожащий рядом курсант-медик.
Глеб даже не понял, что произошло потом. Стоявший спиной к нему Лехов теперь повернулся плечом, а курсант, уткнувшись лицом в стену, сползал вниз, оставляя на белоснежном кафеле широкую кровавую полосу.
— Отряд восемь-десять «Е», группа три, — всё тем же бесстрастным тоном обратился Архангел, провожая глазами медленно сползающее на пол тело, — свободны.
Двадцать девять человек организованной колонной шагали по коридорам центра теоретической подготовки, и гулкое эхо разносило стук подошв в едином ритме.
— Сегодня ударная доза была, — повернулся Толян вполоборота к шедшему рядом Глебу.
— Да, — кивнул тот и покосился на соседа, опасаясь услышать нечто, связанное с инцидентом в процедурном кабинете. Подобные разговоры категорически не приветствовались, как воспитателями, так и администрацией лагеря. И, несмотря на то, что случай был уже не первым, все домыслы, предположения и теории относительно полезности «медикаментозной профилактики» обычно рождались и умирали, не покидая пределов одной головы. А если им всё же доводилось как следует пустить корни, созреть и распространить вокруг деструктивное семя, тогда в дело шла прекрасно отлаженная система телесных наказаний, косящая всходы сомнений на корню. Коса её проходилась не только по источнику заразы, но и по всему контактировавшему со смутьяном личному составу. После пары таких «покосов» разговоры о негативных эффектах и их жертвах становились в среде курсантов крайне непопулярны, а зачинатель рисковал понести наказание прямо на месте, без проволочек.
— Фигово, — продолжил Толян. — Значит, в субботу без добавки. Но ничё, — он нежно похлопал обёрнутый салфеткой и лежащий в нагрудном кармане изюм, — мне пока хватит.
