Эти мысли проносятся буквально за секунду.
Женщины. Их глаза полны страха. Нет, даже не страха, а животного ужаса. И ужас этот направлен на меня. Точнее на Одыра, а впрочем теперь это уже без разницы, для местных я и есть Одыр. И никто не заметит подмену, ведь племя того, в чье тело я перенесен Его волей, истреблено подчистую.
Ярость попыталась подняться в груди, но обессилено разбилась о холодное равнодушие разума. Женщины и дети, они из тех племен, что убили моих родичей. «Моих»? Что за чушь? Каких к черту «моих»? «Убить!!!» Что-то из глубины толкает меня, но я не испытываю никакой злости к выжившим и только гулкий рык выдает побуждение тела. Прыгнуть и рвать эти беззащитные тела, пить их кровь, топтать их! Но от Одыра остались только воспоминания и поэтому кроме рыка не происходит ничего.
Странно, я смотрю на выживших и совершенно не знаю кто они. Нет, что удивительно я каждую из женщин знаю по именам, даже вот тут сопливку лет тринадцати на вид. Я даже точно знаю, что ей и есть тринадцать. Я знаю по именам всех убитых, чьи тела лежат на поляне и её окрестностях. Я знаю, что каждая из кучек в которые сбились женщины, это остатки племен и каждая кучка, остаток своего племени. И это не знание дарованное Им, это память Одыра, он их всех знал в лицо. Но не знаю, названия племен. Э! Я не знаю даже название своего племени. Точнее моя племя назвало себя тем словом, что в ближайшем переводе означает простое слово «люди».
Тотемы, имена собственные для человеческих родов и сообществ, их еще никто не придумал! Не было нужды. Вот например, я смотрю на старуху, лет двадцати пяти с отвисшими до пупа грудями и знаю, что её зовут Бры, что она из «почти людей» что кочуют к закатному солнцу. А сопливка, по имени Ла из «почти людей», что кочуют у дальних холмов.
Стоп! Старуха? Двадцать пять лет и старуха? Да, так думал Одыр, да и привлекательной её вряд ли кто бы назвал. Местная жизнь скоротечна. А ту, которую мой разум называет сопливкой, она уже полноценная женщина, ибо её уже выбрала кровь. «Выбрала кровь»? Немного повисаю на этой мысли, но тут же понимаю, что у неё просто начались месячные, а значит она пригодна для деторождения, а значит она взрослая. А мне сколько лет? Точнее Одыру. Или все же мне? Восемнадцать Всего? Но это «всего» для века двадцать первого, для нынешних времен я давно мужчина, а учитывая физическую силу, добытчик не из последних. Почему-то эта мысль мне показалась сейчас важной.
Полный финиш! Человечество погибло. Умер Бог. Меня закинуло во времени на тысячи лет, а я думаю о том, можно ли назвать старухой двадцатипятилетнюю!! И первой моей эмоцией в новой жизни стал смех. С отчетливой ноткой безумия был этот смех…
— Гыхр! — Срывается с моих губ слово-рык.
И послушно замирают, готовые пуститься в бег, только бы подальше от страшного меня, четыре молодых девы из «почти людей», что живут у воды.
Вообще первобытные люди, как подсказывает мне память Одыра, далеко не трусливы. А женщины в особенности. Трусливые тут умирают от голода. Но что-то, в тех кто смотрит на меня сейчас, что-то в них надломилось. Так смотрят кролики на питона. А не женщины на мужчину. Да, я конечно понимаю, они видели как «я» убивал, голыми руками разрывая тела. Но в этом мире смерть не то, от чего впадают в ступор.
Сверкнуло на полнеба и буквально через секунду ударил гром такой силы, что заложило уши. К ливню добавилась и гроза. И я стою под проливным дождем, весь в крови своих жертв и с улыбкой маньяка. Со стороны это наверно зрелище из тех которые не скоро забудешь.
Хочу успокоить впавших в близкое к коматозному состоянию представительниц слабого пола. Но тут я упираюсь в словарный запас. Точнее в тот факт, что местный язык чрезвычайно не развит. Причем это неразвитость имеет определенный перекос.
В голове со скоростью метеора, что разрезает ночную синеву неба, проносятся мысли. Язык, это основа цивилизации, основа бытия и социума. Именно его развитость показывает насколько развит народ. Я конечно не ожидал, что местные говорят высоким слогом, не питал иллюзий, но все равно был шокирован.
Словарный запас местных племен был довольно обширен. Немногим более двух тысяч слов. На первый взгляд отличный показатель, но это если просто посмотреть на число слов. А если присмотреться к их составу, вот тут волосы на голове зашевелились! Я слышал миф, что в языке северных народов только слов обозначающих снег несколько сотен. На самом деле это ложь. В большинстве наречий северных народностей, снегу конечно отводится огромная роль, но максимальное количество наименований для него около сорока.
Так вот в местном языке из двух тысяч слов существительными были девяносто пять процентов! То есть основу языка составляли названия. Вот пальма справа от меня. Я как человек двадцать первого века не знаю как она называется, но описал бы её примерно: «невысокая пальма, с толстым стволом у основания, цвет ствола светло коричневый, крона раскидистая не пышная, плодов нет». Так вот местный бы глядя на это дерево сказал бы: «Пхыахаль». Да, одно слово, но оно не означает «пальма». Прямой перевод слова «Пхыахаль» это — «невысокая пальма, с толстым стволом у основания, цвет ствола светло коричневый, крона раскидистая не пышная, плодов нет»!!! А если бы на этой пальмы были крупные плоды, при неизменных остальных характеристиках, то местный назвал бы это дерево словом «Отхачапа». А если бы плоды были мелкие, на таком же по сути дереве, то «Палыхаша»!!! Вот так и набирался кажущийся вполне приличным словарный запас. Только вот из тысяч слов, пятьсот существительные обозначающие наименования деревьев, еще пятьсот отводилось различным лианам и кустарникам, несколько сотен травам и ягодам и так далее. А вот прилагательных почти не было вовсе! За исключением огромного числа отведенного для описания цветовой гаммы. По мнению местных, судя из их словарного запаса, цветам уделялась огромная роль, только оттенков красного было около пятнадцати, а у зеленого все тридцать. Впрочем, в дикой природе все подчинено логике выживания, и раз такое внимание уделено оттенкам и цветам, значит так надо. Съел ягодку чуть более бордовую, чем та которая точно съедобна, и все кончилось твое существование в этом лучшем из миров.
А вот описательная часть языка, это был кошмар. Эта часть практически отсутствовала. Прилагательные, все крутились в диапазоне «съедобное», «несъедобное»! Единственное, что всплыло в памяти отражающее настроение или какое-то реально ощущение было слово «тача», что значит «вкусно»! А где слово «красиво» к примеру или ему подобные? А нету их. С глаголами было примерно так же. Вот например когда четыре женщины хотели убежать, я их остановил рыком «Гыхр!» Я ведь хотел сказать «стой»! Но увы, нет слова «стой» или «стоять» в этом языке, все близкие по смыслу слова заменяются одним «Гыхр», что наиболее точно перевести как «замри» или «замереть». И так во всем. По сути просто так поговорить о чем-то отстраненном, на этом языке было фактически невозможно! Ну или мне так кажется по-первости, а потом привыкну?
