— Реально, успокойтесь, мужики, — ошарашенно замотал головой в обе стороны, как заевшая китайская игрушка, ставший вовсе одноглазым Рябцев. — Салманов, ну ты тоже хорош. Пойми пацана, мы же все на нервах, блин. Ты хоть бы намекнул, заинтересовала тя тема или нет? Сложно, что ли? Чтоб мы поняли, как нам дальше решать?
— Подумать надо, — отвечаю, когда напряжение стихает и водила перестает сверлить меня своими одичалыми глазами. — Будете идти, заглянь, я тебе шепну, что решил.
— Э-э, господин Салманов, — как можно тактичнее вступил Демьяныч, — так вообще-то не принято. Нам нужно знать заранее, рассчитывать на вас или нет…
— Я знаю, как принято, бать. Но если я вам нужен, то придется смириться. А нет — проворачивайте сами. Не мандражуйте, не стучал и не буду. И долю за молчок просить тоже. А сейчас дайте-ка мне с Рябой потереть.
Поправив обрез под рукой, Демьяныч сердито вздохнул, но смирился. Обернувшись, зашуршал по гравиевой дорожке к калитке. Водила обогнал его и, не дожидаясь остальных, поспешил вверх по улице. Обиженный и мрачный.
— Кто такой этот старик? — спрашиваю Рябу.
— Да нормальный мужик Демьяныч. Гарантия. До буйства преподом в университете, че-то там по физике умничал, — охотно ответил Ряба. — Я с ним уже был в деле. Старичок еще тот. Охотник, а по молодости в армейке «сверчком»[2] восемь лет.
— А свелся ты с ним где?
— Да это… — «свой» немного замялся. — Летом еще в «Неваде», у Калмыка брагу пили, за жизнь болтали, так и познакомились… Потом пару дел кой-каких двинули. Вообще, я думал, ты о водиле спросишь, эк не заладили вы.
— О водиле? Да чего о нем спрашивать, все ясно там. Подтянул себе Сусанина, это в твоем стиле. А старик этот, у него еще кто-то есть?
Ряба задумался.
— Кто-то из родных остался, сын или дочь, вроде бы даже «мелочь» какая имеется. Если честно, не особо этим вопросом задавался. А чем он так тебя заинтересовал-то вдруг?
— Да хрен его знает, — веду плечом. — Стремно в его возрасте на дела ходить… И стремно нам его в таком возрасте на дело брать. Ладно, это все философия. Зайдешь, если не передумаешь.
Выпроводив Рябу, я вернулся в дом и какое-то время стоял, опершись спиной на стену. Обдумывать тут, по большому счету, нечего. Не замуж предлагали, а я не манерная девица. Ждать от совместного «дела» с Рябой западла, конечно, можно (а от кого тут нельзя?), но картинку вроде той, что мы уносим четыре мешка муки, а потом эти трое тычут в меня стволами и требуют отдать свой взяток, я уже просмотрел. На такой сценарий им рассчитывать не придется. Ряба отлично знает, что я сам из той категории тягачей, которые могут приставить напарнику к горлу срез ствола по завершении дельца. А потому вряд ли рискнет продинамить меня тем же способом. О себе пускай лучше позаботятся. Ведь наверняка эти двое расспрашивали обо мне, прежде чем заявиться сюда. Стало быть, знают, что водить со мной темные игры не следует. По крайней мере уж точно не в таком составе.
В любом случае, если водила окажется прав, и охрану рынка будет осуществлять пара обдолбанных несмышленышей, можно будет рискнуть. Если же нет — удачи, Ряба, я съеду.
Отлепившись от стены, я подошел к круто завернутой винтовой лестнице, коей бывший хозяин соединил два этажа узкого, как кирпич, и непросторного, но зато (что очень практично в наше время) двухэтажного дома. Под лестницей находился чулан. Квадратную ляду я перетянул цепью и повесил тяжелый амбарный замок. Защита? Да какая там защита? От воришки не шибко опытного. Чтоб помучился перед тем, как от злости на уголек изойти.
В чулане-то пусто.
Правило номер два: не стоит держать все запасы в одном месте. Я это на собственной шкуре прочувствовал. Когда пару раз, истекая кровью, едва дотаскивал до дома небогатый взяток, а на следующий день, пока к лекарю, на три квартала выше живущему, наведывался, от взятка шиш оставался. Тягачи, они и в Африке тягачи. Сопрут у другого тягача и глазом не моргнут. Посему с каждым разом, что тянешь что-нибудь ценное, мимовольно становишься хитрее и изобретательней. Все, что у меня есть на кухне, это затверделая лепешка, отдаленно напоминающая лаваш, по полкружки чая и сахара, пшенки где-то на две тарелки и с десяток проросших картошин. Запас примерно на неделю. Закончится — схожу в «магазин» за продуктами: у меня еще кое-что лежит в схронах на разных точках Вишенки.[3] В местах, где точно не шастают тягачи, вычеркнувшие целый ряд сооружений как не располагающих ничем полезным для выживания. Например, в здании районного управления пенсионного фонда, где горы бумаг чередуются лишь с рядами бесполезной оргтехники.
Но вот, стоя у обманки с амбарным замком, в который раз пытаюсь вспомнить — в каком именно схроне у меня припасен мешок муки? И прихожу к однозначному выводу: мука мне нужна. Тут вопрос в другом.
Конечно, Рябцев прав, зима — не тетка. Это в позапрошлом году, сразу по окончании эвакуации, когда мы еще не считали себя брошенными на произвол, обошлось так-сяк. Даже «доги», помню, самым бедовым крупу и сахар с охраняемых складов раздавали. Пайки, правда, кошке на лизок, но все-таки. А вот уже прошлой зимой пришлось нам тут всем несладко. Знаете ли, мало кто оказался готов к подобного рода трудностям, ведь большая часть квартир, которые оставались единственным источником добычи, к середине января уже была вычищена до последней хлебной крохи. За нетронутые двери в высотках люди убивали друг друга.
Женщины, девушки, подростки все как-то в одночасье стали мало отличаться от зверья. Мало кто до этого видел, на что способен отец семейства, у которого уцелели дети. И мало кто догадывался, какую грань преступит мать умирающего от голода ребенка.
Мешок муки в этом свете — естественно, не гарантия благополучного зимовья, но в качестве небольшой дозы успокоительного для вечно озабоченной души все же годился.
С другой же стороны, были «псяры», они же «доги» — некогда военное формирование, которое со времен введения так и не отмененного чрезвычайного положения пережило несколько этапов, прежде чем стать таким, каким мы его знаем сегодня.
Подчинение — самый кондовый аз военной службы, без которого, казалось, не может существовать армия, закончилось в самом начале. Как только «африканец» добрался до солдатских казарм, так и закончилось. Почему-то ранее считалось, что наша армия в критических ситуациях способна к потере самоорганизации и дисциплины. Ничего подобного. Наша армия в критической ситуации не потеряла самоорганизации — она потерялась сама. Массовые дезертирства, саботажи, потеря контроля и запустение — все это тщательно просеяло личный состав украинской армии. На службе остались лишь самоотверженные уники, которые даже в разгар пандемии не отказались от своего призвания. Это на их плечи был взвален приказ главнокомандующего вооруженных сил номер пятьсот десять — о мобилизации сил всех родов войск, переводе их под оперативное командование штаба внутренних войск и расположении гарнизонов в областных центрах. А также формирования мобильных отрядов добровольцев. Для, разумеется, поддержания усиленного порядка в городах и недопущения нанесения урона государственному имуществу и имуществу граждан.
