— Ты хочешь сказать, что не станешь убивать? — спрашиваю я.
— Стану. Когда придет время, я буду убивать, как любой другой. Я не смогу уйти без боя. Я только... хочу как-то показать Капитолию, что не принадлежу ему. Что я больше чем пешка в его Играх.
— Ты не больше, — возражаю я. — Как и все остальные. В этом суть Игр.
— Ладно, пусть так. Но внутри них ты — это ты, а я — это я, — не унимается он. — Ты понимаешь?
— Немного. Только... не обижайся, Пит, кому до этого есть дело?
— Мне. Что еще в моей власти? О чем еще я могу позаботиться в такой ситуации?! — сердится Пит.
Я отступаю на шаг.
— О том, что сказал Хеймитч. Чтобы выжить. Пит улыбается, печально и насмешливо:
— Хорошо. Спасибо за совет, солнышко.
Это покровительственное обращение, заимствованное у Хеймитча, словно пощечина.
— Что ж, хочешь провести последние часы жизни за размышлениями, как бы поблагороднее умереть на арене, — это твой выбор. Я собираюсь прожить свою жизнь в Дистрикте-12!
— Меня бы не удивило, если бы тебе это удалось, — отвечает Пит. — Передавай привет моей матери, когда вернешься, хорошо?
— Заметано..
Я разворачиваюсь и ухожу.
Остаток ночи я провожу в полудреме, представляя, как язвительно буду разговаривать завтра утром с Питом Мелларком. Посмотрим, каким благородным он окажется, когда посмотрит в глаза смерти. Возможно, станет одним из тех полулюдей, которые, убив соперника, съедают его сердце. Пару лет назад один парень из Дистрикта-6 по имени Тит одичал вчистую. Распорядители Игр усмиряли его электрошоковыми ружьями, чтобы оттащить убитых им трибутов, прежде чем он их сожрет. На арене нет ни правил, ни ограничений, но поскольку каннибализм непривлекателен для капитолийской аудитории, его пресекают. Поговаривали, что лавина, прикончившая Тита, была устроена специально, чтобы победителем не стал сумасшедший.
Утром мы с Питом не видимся. Еще до рассвета приходит Цинна, дает мне надеть простой балахон и ведет на крышу. Одеваться для Игр и делать последние приготовления мы будем в катакомбах под ареной. Появляется планолет, ниоткуда —точно как в тот день в лесу, когда поймали рыжеволосую девочку, — и из него сбрасывают лестницу. Едва я за нее хватаюсь и становлюсь на нижнюю ступеньку, как застываю. Какой-то ток намертво прихватывает мои ладони и ступни к лестнице, так что я при всем желании не смогла бы свалиться, и меня поднимают наверх.
В планолете я ожидаю, что лестница меня отпустит, но не тут-то было: я все еще обездвижена, когда ко мне подходит женщина в белом халате со шприцем в руке:
— Это следящее устройство, Китнисс. Если будешь вести себя спокойно, я смогу установить его аккуратно.
Спокойно. Да я как статуя! Однако это ничуть не мешает ощущать острую боль, пронзающую предплечье, когда туда впивается игла, и из нее глубоко под кожу проникает миниатюрный маячок. Теперь распорядители Игр всегда смогут узнать, в каком месте арены я нахожусь. Заботятся, чтобы никто не потерялся.
Когда дело сделано, лестница меня отпускает. Женщина уходит, и наверх поднимают Цинну. Появляется безгласый слуга и ведет нас в каюту, где приготовлен завтрак. Несмотря на сжавшийся в комок желудок и отсутствие аппетита, я наедаюсь до отвала. Еда превосходная, но я так волнуюсь, что не получаю от нее никакого удовольствия; с таким же успехом я могла бы жевать угольную пыль. Единственное, что позволяет мне немного отвлечься, это вид из окна, когда мы проплываем над городом, а потом над лесами и полями. Как птицы. Только они свободны, а я нет.
Полет продолжается около получаса; перед приближением к арене стекла окон темнеют, флайер приземляется, и мы с Цинной спускаемся по лестнице, которая в этот раз пропущена сквозь жерло широкой трубы в катакомбы под ареной. Следуя указателям, мы идем в комнату, предназначенную для моей подготовки. В Капитолии эти комнаты называют Стартовым комплексом, в дистриктах — Скотобазой, местом, куда сгоняют животных перед отправкой на бойню.
Все совершенно новое, я — первый и единственный трибут, который войдет в эту комнату. По окончании Игр арены становятся историческими достопримечательностями, куда капитолийцы любят приезжать на экскурсий или на отдых. Бывает, проводят там по месяцу: смотрят видеозаписи Игр, осматривают катакомбы, ездят в места, где происходили смертельные схватки. Можно даже поучаствовать в инсценировках. И кормежка, говорят, отличная.
Я с трудом удерживаю внутри себя завтрак, пока принимаю душ и чищу зубы. Цинна заплетает мои волосы в простую косу, какую я обычно носила дома. Потом приносят одежду — у всех трибутов она будет одинаковой, Цинна тут ничего не решает и даже сам не знает, что лежит в свертке. Он помогает мне одеться: обычные коричневые штаны, светло-зеленая блузка, грубый коричневый ремень и черная ветровка с капюшоном, достающая до бедер.
— Ветровка из особой ткани, отражающей тепло тела. Ночи могут быть холодными, — говорит Цинна.
Ботинки, которые я надеваю поверх плотно прилегающих носков, лучше, чем я надеялась.
Кожа мягкая, почти как у тех, что я носила дома.
Резиновая подошва, тонкая и гибкая, с жесткими шипами. Удобно для бега.
Ну, вроде бы все. Собралась. Тут Цинна вытаскивает из кармана брошь — золотую сойку-пересмешницу. Я совсем забыла о ней.
— Откуда? — спрашиваю я.
— С одежды, в которой ты была в поезде, — отвечает Цинна. Теперь я вспоминаю, как сняла ее с маминого платья и приколола к зеленой рубашке. — Это талисман из твоего дистрикта?
Я киваю, и Цинна прикалывает мне брошь к блузке.
— Комиссия ее чуть было не запретила. Некоторые посчитали, что иглу можно использовать в качестве оружия, и у тебя будет неправомерное преимущество. Но потом все-таки уступили. А кольцо из Дистрикта-1 не пропустили. Если повернуть камень, выскакивает шип. Отравленный. Девушка заявила, что ничего об этом не знает, и доказать обратное, конечно, нельзя, но талисмана она тем не менее лишилась. Все, ты готова. Подвигайся. Тебе ничего не должно мешать.
Я хожу, бегаю по кругу, машу руками.
— Нормально. Все сидит отлично.
— Остается только ждать сигнала. Разве что поешь еще?
Есть я не хочу, но стакан воды беру и пью маленькими глоточками, пока мы сидим на диване и ждем. Я сдерживаюсь, чтобы не начать кусать губы или грызть ногти, и вдруг ловлю себя на том, что впилась зубами в щеку, еще не совсем зажившую, после того как я прикусила ее во сне дня два назад. Во рту появляется вкус крови.
Мое волнение постепенно переходит в ужас. Возможно, через час я буду мертвой, мертвой как камень. Или даже раньше. Пальцы неотвязно тянутся к маленькому твердому комочку в предплечье — следящему устройству. Я давлю на него, несмотря на боль, давлю так сильно, что появляется небольшой кровоподтек.
