Запрет на вмешательство - Макс Алексеевич Глебов

что бывало далеко не всегда. Но еще больше меня поражало то, что офицеры, отдававшие эти приказы, далеко не всегда были трусами. Зачастую они и сами были способны с готовностью отдать жизнь, выполняя даже совершенно бессмысленный на их взгляд приказ вышестоящего начальника. Что-то в советской стране вывихнуло сознание людей, не всех, конечно, но подавляющего большинства, и заставило их послушно идти на убой, искренне считая, что они выполняют свой долг перед Родиной. Впрочем, последнее утверждение можно было считать правдой. У солдата в бою нет возможности задумываться над осмысленностью приказов командира. Он должен их исполнять, и только тогда может быть достигнута победа. Но ведь потом, после боя, те, кто выжил, просто обязаны критически осмыслить случившееся и задуматься над тем, почему все произошло именно так, а не иначе. Но здесь, в стране победившего социализма, такого осмысления почему-то не происходило, и причин этого я понять никак не мог.

Погибать среди этих, пусть и неплохих, но, в общем-то, совершенно чужих мне людей, я не собирался. У них была своя правда и своя судьба, а у меня — своя. Но вместе с тем, мне было далеко не безразлично, останутся ли в живых мои товарищи, с которыми я вырвался из немецкой ловушки. Они прикрывали мною спину в бою, а для любого солдата, если, конечно, но не последняя скотина, это многое значит. Да и командиру разведчиков капитану Щеглову я искренне желал пережить этот бой.

Я внимательно огляделся вокруг. Лес, в котором мы оказались, был не слишком густым, но больших деревьев в нем хватало. Местность в этих краях в основном достаточно плоская, хотя невысокие холмы все же иногда попадаются, но наша позиция перепадами рельефа не изобиловала. Как часто бывает в лесу, какие-то бугорки и ямки, конечно, встречались, как и участки бурелома, но взгляд мой пока ни за что зацепиться не мог.

— Борис, Василий, — позвал я свих товарищей, считавшихся теперь вторым и третьим номерами расчета противотанкового ружья, — нам нужно укрытие. Скорее всего, будет артналет, а может и бомбардировка.

Оба красноармейца непонимающе уставились на меня. Типа, ты теперь командир — ты и приказывай.

— Выкопать ячейки мы уже не успеваем, — внутренне вздохнув, начал я, — да и лопат у нас нет. Так что бегом за мной — будем бревна таскать.

Ни топоров, ни пил у нас не имелось, так что приходилось подбирать упавшие деревья, и как есть волочь их к выбранной мной ямке. Время нас очень сильно поджимало, так что укрытие получилось весьма убогим. От прямого попадания снаряда или мины оно, естественно, защитить не могло, но я надеялся, что хотя бы от осколков мы будем частично прикрыты.

Остальные красноармейцы из отделения лейтенанта Верулидзе посматривали на нас, как на сумасшедших, да и сами мои подчиненные невнятно бухтели что-то себе под нос, сооружая бесформенный древесный завал вокруг неглубокой впадины в земле.

— Ефрейтор Нагулин, что здесь происходит? — услышал я голос лейтенанта Верулидзе, заметившего нашу бурную деятельность и подошедшего выяснить причину суеты.

— Расчет готовит позицию для противотанкового ружья, товарищ лейтенант, — четко ответил я, приняв стойку «смирно» и бросив руку к пилотке.

— Это — позиция? — скептически окинул лейтенант взглядом результат наших усилий.

Ответить я не успел. Рассветную тишину разорвала пулеметная очередь, и практически сразу весь лес к юго-востоку от нашей позиции взорвался треском винтовочных выстрелов и рокотом пулеметов.

Верулидзе сразу стало не до достоинств и недостатков нашего импровизированного редута.

— Отделение, к бою! — выкрикнул лейтенант и убежал куда-то в сторону штабного блиндажа, невдалеке от которого выбрали себе позиции остальные его подчиненные.

— Занять позицию, — скомандовал я и, подхватив «панцербюксе» забрался в нагромождение стволов и веток, окружавшее наше укрытие.

В принципе, внешний вид укрепления меня даже устраивал. Выглядело оно, если и не как естественный лесной завал, то уж точно не как оборудованная по всем правилам огневая точка. Учитывая яркую вспышку и грохот, производимые моим оружием при выстреле, дополнительная маскировка в виде торчавших во все стороны сучьев и сухих веток, казалась мне совершенно не лишней. Дело другое, что пересидеть за такой преградой серьезный артобстрел или бомбежку можно только при очень большом везении, но тут уж я ничего поделать не мог.

Пока в начавшемся бою для меня работы не просматривалось. Мы сидели в тылу, и внимательно прислушивались к звукам перестрелки.

Немцы, нарвавшись на огонь сводного батальона, настаивать не стали, и, потеряв несколько человек убитыми и ранеными, отступили, но не слишком далеко. Во всяком случае, огневой контакт они разрывать не спешили, продолжая обстреливать позиции людей Лиховцева.

Сверху ситуация выглядела, прямо скажем, отвратительно. Немецкая цепь, зайдя в лес с юго-востока, уже минут через пятнадцать своим правым флангом натолкнулась на наши наспех подготовленные укрепления в виде мелких окопчиков, а точнее отдельных стрелковых ячеек и естественных укрытий, слегка обустроенных для обороны.

Центр и левый фланг немцев никакого сопротивления не встретил и их цепь начала плавно загибаться, охватывая нас с юга и юго-запада. Вот только вел себя противник довольно необычно. Замыкать нас в плотное кольцо окружения немцы не торопились. Убедившись в том, что мы не собираемся покидать занятые позиции, они углубились в лес и закрепились там, запирая нас в восточной части лесного массива, но не подходя ближе, чем метров на пятьсот.

Смысл в таком маневре я видел только один — выяснить наше точное местоположение, связать нас боем, а потом накрыть артиллерией или авиацией. Ну а тех, кто переживет артналет и побежит спасаться вглубь леса, встретить пулеметами на заранее подготовленном рубеже.

С точки зрения немцев ситуация выглядела предельно логичной. Если кто-то из вышестоящего начальства и не поверил рапорту командира пехотинцев, пытавшихся поймать нас вчера днем, то теперь он был вынужден признать, что в своем докладе тот ничуть не преувеличил ни величину группы русских диверсантов, ни насыщенность ее огневыми средствами.

У людей Лиховцева по-настоящему тяжелого оружия не имелось, но два станковых «Максима» и несколько ручных пулеметов ДП-27 конструкции Дегтярева они сохранили. Не бросили бойцы при хаотичном отступлении и пару ротных минометов, но стрелять из них в лесу было делом опасным для самих стреляющих, поскольку взрыватели срабатывали от соприкосновения с ветками, а иногда и с листвой. Тем не