Картина дорожного происшествия производила печальное впечатление, и у Динго мелькнула мысль, что там, возможно, пострадали дети, и он помчался к автобусу. Подбежав ближе, он первым делом попытался проникнуть в салон, чтобы помочь детям. Но двери автобуса были плотно закрыты, а за стеклами ничего не было видно и слышно. Тишина стояла такая, что обер-лейтенант слышал только свое дыхание. Динго медленно обошел кругом автобус, надолго задержался у места его столкновения с деревом, осмотрел помятости и через переднюю решетку руками ощупал радиатор охлаждения двигателя. Если внешняя обшивка автобуса и пострадала, то мотор остался в неприкосновенности. И тут в Динго родилась уверенность, что повреждения не очень серьезные и что автобус остался на ходу. Кабина водителя была настежь распахнута, а ключ торчал из-под панели приборов. Парень по ступенькам залез в кабину, немного поерзал на сиденье, устраиваясь поудобнее, и повернул ключ в гнезде зажигания. Мотор автобуса схватился мгновенно и вскоре уверенно порыкивал, словно застоялся на месте и сейчас подгонял водителя с выездом на проезжую дорогу.
* * *
Я успел вовремя вернуться в тело Зигфрида Ругге, так как ребята уже хотели разыскивать меня, чтобы узнать, когда и каким образом мы вернемся в полк. Бюргер объявился всего пару минут назад, но вел себя так, словно все время находился рядом с нами и ни секунды не отсутствовал черт знает где. Его почему-то очень интересовали плененные нами оборванцы, он не отходил от них, всматривался в их лица и все время неоднократно повторял: «Маки, маки».[1] В какой-то момент он ринулся к телефонному аппарату, который был установлен в его спальне на мельнице, но вскоре вновь появился во дворе и на мой вопрос, что с телефоном, безнадежно махнул рукой и сказал, что с телефоном все в порядке, а вот телефонная линия с городом оборвана и будет восстановлена только завтра утром.
А меня крутило, выворачивало и постоянно тошнило из-за долгого пребывания вне тела Зигфрида Ругге. Долгое отсутствие сказалось на качестве симбиоза двух сознаний, ухудшилось взаимодействие базисного сознания Зигфрида с моим собственным сознанием. Нет, мое сознание не отторгалось базисным сознанием Зигфрида и не воспринималось им враждебно, так как базисное сознание Зигфрида не могло существовать самостоятельно. Если такое и происходило, то человек с таким сознанием превращался в растение, становился старой развалиной без единой мысли в голове. Когда сознания пребывали в отрыве друг от друга, то в каждом из них происходили качественные изменения, которые не согласовывались между собой. Результат несогласованности выражался в сильной головной боли, в дискоординации движений тела.
С большим трудом я поднялся с земли, распрямил плечи, потер виски и долго откашливался. Ночная прохлада — а тело Зигфрида, пока я витал в облаках, разыскивая Бюргера и Динго, долго лежало на земле скрюченным, без движения, и результат был налицо — я оказался немного простуженным. Сделав пару физических упражнений, чтобы согреться, я отправился во двор мельницы успокаивать своих ребят и пообещал им, что скоро отправимся в полк. На улице уже стемнело, и на небе появились первые звезды. Бюргер, словно никогда и никуда не пропадал, крутился во дворе, силой вкладывая в руки парней завернутые в лощеную бумагу сэндвичи. Он, видимо, помешался на еде и за один только день сумел запихать в парней столько пищи, сколько они не съедали за неделю. Убедившись, что с ребятами все в порядке, я продолжал пристально смотреть на полотно проселка, уходящего в темноту наступающей ночи. Чтобы успеть до двенадцати ночи вернуться в полк (в это время кончалась наша увольнительная), нам нужно было уже сейчас отправляться в путь.
Но обер-лейтенант Динго не подвел меня и в этот раз: вскоре на проселке мелькнул отблеск света от автомобильных фар, а затем эти фары стали быстро приближаться к мельнице.
Как только обер-лейтенант Динго остановил автобус в раскрытых воротах мельницы, ребята принялись рассаживаться на места. Я попросил Бюргера накормить голодного обер-лейтенанта, а сам стал заниматься вопросами загрузки автобуса. Первым делом на задние ряды салона автобуса отправил наших пленников, которые волокли с собой и носилки с главарем банды, которому я прострелил ноги. Главарь был совсем плох и метался между жизнью и смертью, он то впадал в беспамятство, то с с болезненным криком выходил из него. У больного был жар, в горле совсем пересохло, но ни один из его товарищей или подчиненных не шевельнул рукой, чтобы его помочь ему. На долю секунды во мне проснулась жалость к этому человеку, который страдал от боли, поэтому я подошел к носилкам, и пока его отморозки заходили в салон автобуса, приложил ладонь правой руки к его шее. Виртуальный кибер-доктор моментально впрыснул лошадиную дозу обезболивающего, обеззараживающего и снотворного лекарств, главарь дернулся телом и тут же заснул. Чьи-то руки подхватили носилки с этим раненым мужиком и потащили на задние сиденья салона автобуса.
Скоро мы прощались с Бюргером, который вошел в автобус и всем стал пожимать руку. Когда подошла моя очередь, он ударил себя ладонью по лбу и, словно вспомнив что-то, спрыгнул с автобусной ступеньки и скрылся во тьме ночи. Я собрался было закрывать двери автобуса и отправляться в дорогу, как из темноты вновь появился наш друг и главный рыбак Бюргер, тащивший на плечах огромную бутыль с белой жидкостью. С помощью ребят, вышедших к нему на помощь, он затащил бутыль в автобус и поставил ее у моих ног. В этот момент меня распирала благодарность к Бюргеру, который догадался, что по дороге обратно в полк ребятам будет нечего пить и они с удовольствием попьют его крестьянского молочка.
Пришел обер-лейтенант Динго, который лаконично доложил, что перекусил, отдохнул и готов приступить к исполнению обязанностей водителя автобуса.
Вернуться в полк мы были обязаны до двенадцати ночи, когда кончались наши увольнительные, поэтому каждая минута была на счету. Любая задержка в пути могла фатально сказаться на времени возвращения. Поэтому я решил обойти кругом наш автобус и посмотреть, как он выглядит со стороны. В принципе, автобус, как обычно все школьные автобусы, был окрашен в яркий желтый цвет. Спереди были видны следы небольших повреждений из-за столкновения с деревом. В голове у меня мелькнули две мысли. Первая: дорожная полиция обязательно заметит повреждения, и второе: она наверняка заинтересуется тем, что это делает школьный автобус на дороге в столь позднее время. Эти два обстоятельства требовали немедленного своего устранения, а иначе мы никогда не доберемся до авиабазы и постоянно будем объясняться с дорожной полицией. Поэтому я еще раз внимательно осмотрел повреждения и несколько раз щелкнул пальцами рук. Металл обшивки и поврежденных деталей ожил, зашевелился, начал оплывать, расширяться. Повреждения на глазах исправлялись, дыры и прорехи в металле заделывались, и вскоре передняя часть автобуса выглядела как новенькая, даже желтая краска восстановилась. Я снова щелкнул пальцами и закрыл глаза, пытаясь вообразить, в какой цвет выкрасить наше только что отремонтированное транспортное средство. Когда открыл глаза, то передо мной стоял туристический автобус, окрашенный в серый цвет с перламутром. Удовлетворенно кивнув головой самому себе, я на всякий случай затемнил стекла автобуса, так чтобы снаружи никто не мог разглядеть, что творится внутри салона и что за люди в нем располагаются.
