Я последовал его примеру.
Немца завернули в рогожу. Мертвый Вольфганг оказался невероятно легким. Мы опустили старика в яму. И стали закидывать мерзлой землей свидетельство моего преступления.
Закапывать оказалось в разы легче. Вскоре над могилой вырос заиндевевший холмик.
— Покойся с миром, немчура, — благожелательно выдал Митрофаныч.
Я ничего не сказал. Мне бы хотелось поговорить со Штаммбергером, пусть даже и мертвым, но только без свидетелей. Без свидетелей не получалось.
Мы постояли молча над могильным холмиком с минуту.
— Идем, что ли? — спросил Митрофаныч, выждав время. И, не дожидаясь ответа, потопал через поле в обратную сторону.
Я зашагал следом.
Мысли о похороненном немце навевали тоску. Надо было переключиться.
— Что дальше будешь делать? — выдернул меня из объятий грусть-печали Митрофаныч.
— А что тут сделаешь?
— Ну, как… можно уйти, можно остаться.
— Где остаться?
— У нас. Место здесь хорошее, Серега. Ни убийств, ни грабежей, ни драк. Поселок покоя.
— Так не бывает.
— Бывает, — не согласился Митрофаныч. — Просто ты городом испорчен, потому и не веришь.
— Как будто по деревням меньше пьют и морды таранят.
— По-разному. Но когда все на виду, все друг друга знают, отношения между людьми иначе ладятся. А вообще, конечно, всё от людей зависит. Здесь хорошие люди живут.
Я остановился и опустил лопату, посмотрел на Митрофаныча.
— Знаешь, до спячки хорошие люди везде жили. А потом с ними чего-то не так стало. То ли не выспались, то ли не с той ноги встали, а только кругом все больше нехороших людей.
Митрофаныч пожал плечами:
— Так я и говорю, оставайтесь. Места на всех хватит. Пока у меня поживете, а там придумаем что-нибудь.
Я замялся, не понимая, в чем подвох. Хотя до сих пор никаких подвохов не было. Все было просто, честно и душевно. По-человечески как-то.
— Я не настаиваю, дело твое, — продолжил Митрофаныч. — Но ты подумай логически, куда вам идти? Немец твой помер. Дороги в Москву вы не знаете. Да и что там, в той Москве? А на дворе зима почти. Ноябрь идет вовсю.
— Как… ноябрь? — опешил я.
По моим прикидкам сейчас был конец сентября. Больше не получалось ни при каких обстоятельствах. То, что спячка кончилась в начале августа, я слышал от разных людей, дошедших до понимания этого разными путями. С момента пробуждения я календарь не вел, но примерно дни посчитывал. И больше двух месяцев с того времени, как я проснулся возле «Тиффани» посреди Паттайи, пройти не могло никак.
Но… ноябрь объяснял, почему после теплого Великого Новгорода мы оказались в неожиданно холодной Свердловской области. И ставил новый вопрос: как?!
— Ты не путаешь?
— Тут не спутаешь. У нас знатоки нашлись, все считают. По науке. И дату вычислили, когда проснулись. И сколько мы дрыхли подсчитали. И дням счет ведут. Сегодня четырнадцатое ноября. Ну, плюс-минус пара дней.
Не найдя приличных слов, я тихо выругался себе под нос.
— Вот я и говорю, не та погода, чтобы прыгать в неизвестность. А тут и жилье есть, и одежа, и запас по осени какой-никакой собрали. Коровки опять же. Молоко-мясо.
— Коровы-то откуда?
— Говорю ж, Коровий брод, — непонятно объяснил Митрофаныч. — Короче, не пропадем. Так что решай.
— И чем я буду обязан?
— Тю! Дурак ты, Серега. Это у вас в Москве все на деньги считается, потому и веры в тебе нет. Люди должны помогать друг другу просто так. Как в той сказке: «Делай добро и бросай его в воду». Сегодня ты поможешь, завтра — тебе. Это по-людски. А иначе человек человеку волк получается.
Все было как-то слишком гладко. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. С другой стороны, Митрофаныч не юлил, не давил и не шантажировал. И выглядел вполне искренним.
Да и прав он, как ни крути: по такой погоде не слишком-то попрыгаешь. Чтобы точку найти, порой может не один день понадобиться. А зимой в наших широтах на земле не заночуешь.
— Не знаю, что мои спутницы скажут.
— Бабское дело — мужика слушать, — отрезал Митрофаныч. — Хотел бы я демократии устраивать, спросил бы у них, а не у тебя. Ты мужик, твое решение.
Он посмотрел на меня, выжидая. И под его взглядом рухнули последние колебания.
— Мы останемся, — решил я.
— Вот и ладно, — кивнул Митрофаныч, будто ничего и не произошло. — Идем, Серега, перекусим и подумаем, как вас обустроить.
Новость о том, что мы остаемся в поселке, мои спутницы приняли по-разному. Звездочка спокойно, как само собой разумеющееся. Яна, напротив, напряглась. Ходила недовольная, смотрела исподлобья. На вопрос «что случилось?» бросила только тихое: «Ты же мне Москву обещал». Разумные доводы в пользу того, что идти в Москву сейчас не лучшее решение, особенного эффекта не возымели.
Янка надулась. Впрочем, мне было не до глупых обидок. Похлебав пахучего грибного супчика и махнув еще по полстакана «под супца», как выразился Митрофаныч, мы оставили моих спутниц на хозяйстве и отправились по соседним дворам.
Где-то Митрофаныч одалживался, где-то возвращал одолженное.
Все общение строилось на удивление миролюбиво, по-дружески. Я по инерции ждал подвоха, но его не было. Митрофаныч не врал. Коровий брод жил душа в душу. Здесь царила анархия в самом невероятном, в самом утопическом ее понимании. И мне это начинало нравиться.
Вскоре мы обзавелись досками и внушительным набором инструментов.
— Для чего это?
— Знамо для чего. Лежанки вам колотить будем, — поделился планами Митрофаныч.
Лежанки мы колотили полдня. У меня практики создания пусть даже примитивной мебели не было. Последнее, что я мастерил своими руками из дерева, — фанерная коробка. Но это было еще в седьмом классе на уроке труда. Потому к мебелестроению я подошел с опаской.
Митрофаныч страха не ведал. Более того, делал все с удовольствием и той же неспешностью, с какой копал могилу Штаммбергеру. Я долго приноравливался, вертелся на подхвате. Когда, наконец, понял конструктивные задумки Митрофаныча, решил ускорить процесс, но тут же получил нагоняй.
— Спешка нужна при ловле блох, — поведал мне хозяин. — Делать надо на совесть, а не кое-как. Усёк, тяп-ляпщик?
— Я не тяп-ляпщик, я кое-какер.
— Усё-ё-ёк, — довольно протянул Митрофаныч. — Молодчик.
Заскучать радушный хозяин не давал. Выслушав нашу историю, он без умолку травил теперь байки из жизни проснувшегося Коровьего брода.
Проснулись тут, как и везде, далеко не все. Первые дни было тяжело. Потом народ мало-помалу начал приходить в себя. Люди стали потихоньку организовываться. Все, что сохранилось после тридцатилетней спячки, как-то само собой негласно стало общим. Сперва хоронили общих покойников, потом принялись поднимать общее хозяйство.
