Тессрек продолжил:
— Чем скорее вы отдадите это существо Большим Уродам, тем скорее станут счастливыми все в этом коридоре. Не будет больше ужасных звуков, жутких запахов, все вернется к миру, тишине и порядку.
— Окончательное решение о детеныше еще не принято, — сказал Томалсс.
Тессрек всегда хотел избавиться от маленького тосевита. Сегодняшняя прогулка детеныша только добавила масла в огонь.
— Избавление от него улучшит мое положение, — сказал он, оставив открытым рот в знак одобрения собственной шутки. Затем он снова стал серьезным и продолжил: — Если он вам нужен, держите его у себя. Я не могу отвечать за его безопасность, если он заберется в мою лабораторию еще раз.
— Как любой детеныш, он невежествен в отношении правильного поведения, — холодно сказал Томалсс. — Если вы будете игнорировать этот очевидный факт и умышленно злоупотреблять этим, то я не могу отвечать за вашу безопасность.
Чтобы подчеркнуть решимость, он повернулся и унес детеныша обратно в комнату. Одним глазом он наблюдал, как Тессрек смотрит ему вслед.
Маленькая уродливая гусеничная машина для перевозки боеприпасов со звуком «пут-пут-пут» остановилась возле немецких «пантер» в лесу, севернее Лодзи. Передний люк французской машины — трофея триумфальной кампании 1940 года — открылся, и наружу выбрались двое мужчин. Они закричали:
— Эй, парни! Мы привезли вам подарки.
— Самое время, — сказал Генрих Ягер. — У нас осталось всего по несколько снарядов в каждом танке.
— А имеем дело с ящерами, — добавил Гюнтер Грилльпарцер. — У них броня настолько прочная, что нужно долго долбить в одно и то же место, прежде чем удастся ее пробить.
Подвозчики снарядов заулыбались. На них были такие же комбинезоны, как и у танкистов, но не черные, а полевые, серого цвета, полагавшиеся солдатам на самоходных орудиях. Один сказал:
— Здесь для вас новые игрушки — идею переняли у ящеров и стали выпускать для себя.
Этого было достаточно, чтобы вокруг них собралась толпа танкистов. Ягер бесстыдно воспользовался преимуществами высокого звания, чтобы протолкаться вперед.
— Что там у вас? — потребовал он.
— Мы сейчас покажем, — ответил парень и повернулся к товарищу. — Давай, Фриц.
Фриц снял белоснежный брезент, закрывавший кузов. Он нагнулся, поворчал немного — видно, возился с чем-то тяжелым — и вытащил снаряд самого странного вида, какой только видывал Ягер.
— Что за чертовщина? — спросили одновременно не меньше полудюжины танкистов.
— Расскажи им, Иоахим, — сказал Фриц. — Я не смогу правильно объяснить.
— Подкалиберный бронебойный снаряд, — с важностью сказал Иоахим. — Алюминиевая рубашка сбрасывается сразу после выхода снаряда из ствола, и дальше летит один только сердечник. Он из вольфрама…
— В самом деле? — Ягер насторожил уши. — У меня брат — танковый инженер, он рассказывал, что вольфрама не хватает даже для резцов. А теперь его применили для противотанковых снарядов?
— Я ничего не понимаю в резцах, герр оберст, — сказал Иоахим, и Фриц торжественно покачал головой — мол, он тоже. — Но я знаю, что эти снаряды должны дать вам вдвое большую пробивную способность, чем обычные бронебойные снаряды.
— Должны дать вам! — передразнил Карл Мехлер, заряжающий Ягера.
Заряжающие от природы наделены пессимистическим взглядом на мир; когда танк движется, они почти ничего не видят и не понимают. Их место — на дне башни, они выполняют то, что прикажет наводчик и командир. Если вы заряжающий, вы никогда не знаете, что происходит вокруг, пока снаряд не попадет в вашу машину. Секунду назад вы еще живы и здоровы, а в следующую разорваны на дымящиеся куски.
Мехлер продолжил:
— А каковы они в деле?
Фриц и Иоахим посмотрели друг на друга. Фриц сказал:
— Их не отправили бы в фронтовые части, если бы считали, что они не будут действовать так, как обещано, согласны?
— Никто никогда ничего не знает, — сумрачно сказал Мехлер. — Какой-нибудь бедный сопляк все равно должен стать подопытным кроликом. На этот раз мы вытянули короткую соломинку.
— Хватит, Карл, — сказал Ягер.
Упрек был мягким, но заряжающий умолк. Ягер повернулся к подвозчикам снарядов.
— А обычных бронебойных вы не привезли, на случай, если эти окажутся не такими прекрасными, какими их считают ребята на полигонах?
— Ох, нет, герр полковник, — ответил Иоахим. — Что подвезли на поезде, то мы и доставили.
Ропот в толпе танкистов не был похож на мятежный, но и радости в нем тоже не прозвучало.
— Ладно, у нас осталось по несколько снарядов прежнего образца. Мы хоть знаем, на что они годятся и с чем не справляются. Скажите мне только одну вещь, прямо сейчас, вы, двое! Может новый снаряд пробить лобовую броню танка ящеров?
Оба подвозчика печально покачали головами.
— Этого я и боялся, — ответил Ягер. — Дело обстоит так: каждая машина ящеров, которую нам удается подбить, обходится нам примерно в шесть — десять танков. Было бы еще хуже, если бы наши экипажи не превосходили ящеров в умении. Но мы потеряли так много ветеранов, что это наше преимущество постепенно уходит. Это положение могло бы изменить орудие, которое позволило бы нам встречаться с ними лицом к лицу.
— Круче всего изменили бы положение бомбы, которые они сбросили на Бреслау и Рим, — вклинился в разговор Гюнтер Грилльпарцер. — И я знаю, где ее надо взорвать.
— Где же? — спросил Ягер с любопытством. До сих пор его наводчик не проявлял интереса к стратегии.
— Лодзь! — быстро ответил Грилльпарцер. — Прямо в центр города. Взорвет всех ящеров и всех собравшихся там жидов, вот так вот!
На руках у него были перчатки, поэтому, вместо того чтобы щелкнуть пальцами, он просто плюнул в снег.
— Не возражал бы избавиться от ящеров, — согласился Ягер. — А евреи… — Он пожал плечами. — Анелевич сказал, что он не позволит ящерам провести контрнаступление из города, и он добился этого. За это он заслуживает доверия, если уж интересно мое мнение.
— Да, герр полковник.
Круглое мясистое лицо наводчика стало печальным. Впрочем, на лице Грилльпарцера большую часть времени сохранялось печальное выражение. Он знал, что с командиром полка лучше не спорить, но думать о евреях с теплотой и добротой был не способен.
Ягер посмотрел на остальных танкистов. Никто не возразил ему, не высказался против, но никто и не сказал доброго слова о евреях в лодзинском гетто. Это обеспокоило Ягера. Он не испытывал симпатии к евреям, но его охватил ужас, когда он узнал, что немецкие войска делали с ними в захваченных рейхом областях. Он не хотел знать об этом, но, столкнувшись с подобными фактами, не стал делать вид, что слеп. Большинство германских офицеров, к его стыду, никаких угрызений совести не испытывали.
