А теперь — самое трудное. Мне придётся признать тот факт, что мои родные и друзья могут разделить мою участь. Прим! Достаточно мне подумать о Прим — и моя решимость трещит по швам. Я обязана защищать мою сестру! Прячу голову под одеялом. Дышу так бурно, что вскоре весь кислород израсходован, я начинаю задыхаться. Я не могу позволить властям Капитолия причинить боль Прим!
И тут до меня доходит: они уже не раз причиняли ей боль. Они убили её отца в этих гнусных шахтах. Они спокойно давали ей помереть с голодухи. Они выбрали её трибутом, а потом заставляли смотреть, как её сестра дерётся не на жизнь, а на смерть на арене. Ей уже причинили куда больше боли, чем мне, когда мне было двенадцать.
Но боль моей сестры — лишь бледное подобие мучений, выпавших на долю Руты.
Я отбрасываю одеяло и втягиваю в себя холодный воздух, просачивающийся сквозь щели в оконных рамах.
Прим… Рута… Да ведь это именно ради них я должна идти на борьбу! То, что сделали с ними — это так отвратительно, что не поддаётся никаким оправданиям. Так низко, что другого выбора не остаётся. Никто не имеет права так поступать с ними!
Да, верно. Вот о чём нужно вспоминать каждый раз, когда меня будет пожирать страх. Что бы я ни делала, через что бы любой из нас ни прошёл — это всё ради них. Руте теперь уже ничем не поможешь — слишком поздно, но, может быть, ещё не поздно для тех пяти мордашек, что были обращены ко мне на площади Одиннадцатого дистрикта. Не поздно для Рори, и Вика, и Пози. И, конечно же, ещё не поздно для Прим.
Гейл прав. Если бы люди набрались смелости, для них сейчас была бы реальная возможность изменить свою жизнь. И ещё он прав, что раз уж я привела все эти силы в движение, то могла бы принести ещё больше пользы. Хоть я и не имею понятия, что в точности мне придётся делать, но отказаться от мысли спастись бегством — это уже первый, решительный шаг в правильном направлении.
Во время утреннего душа мой ум занят не тем, какие припасы мне надо взять с собой, ударяясь в бега, а тем, что пытается понять, как организован мятеж в Восьмом дистрикте. Такие массы людей, такие слаженные действия в противоборстве с Капитолием! Они заранее планировали мятеж, или он просто разразился сам собой, когда годы унижений и ненависти привели к взрыву? Как нам сделать то же самое здесь? Как отреагируют люди Дистрикта 12: присоединятся к восставшим или закроют двери и ставни?
Вчера площадь после после порки Гейла очистилась так быстро! Но может это потому, что все мы чувствуем себя такими бессильными, беспомощными и не знаем, с какого конца приняться за дело?
Нам нужен кто-то, кто направлял бы нас и внушал веру в свои силы. И, уж конечно, это не я! Может быть, я и способствовала разгоранию мятежа, но вождём восстания может быть только человек твёрдых убеждений и беззаветной храбрости. А моим убеждениям только один день отроду, и мне ещё работать и работать, чтобы преодолеть свою трусость. К тому же, вождь должен быть способен увлечь людей словом, а из меня какой оратор…
Словом! Питер — вот кто умеет говорить так, что люди ловят каждое его слово! Он, я уверена, мог бы двинуть массы, если бы поставил себе такую задачу. Но, скорее всего, эта идея ему и в голову никогда не приходила.
Внизу мать и Прим хлопочут у постели больного. Судя по выражению его лица, действие лекарства ослабевает. Я настраиваюсь на очередной скандал, но стараюсь говорить спокойным голосом:
— Что, разве нельзя дать ему ещё дозу?
— Дам, если нужно будет. Сначала мы попытаемся обойтись обёртыванием снегом, — говорит мать. Она уже сняла с Гейла повязки. От его спины исходит поток жара. Мать накрывает воспалённую плоть чистой простынёй и кивает Прим.
Та подходит, перемешивая что-то в большой чаше. Это «что-то» выглядит как снег, но почему-то окрашено в нежно-зелёный цвет и издаёт приятный, свежий запах. Снег для обёртывания. Прим аккуратно распределяет содержимое чаши по простыне. По-моему, я слышу, как шипит измочаленная кожа Гейла, соприкасаясь с тканью, пропитанной подтаявшей снежной массой. Его глаза в замешательстве распахиваются, и он издаёт вздох облегчения.
— Какое счастье, что снега у нас предостаточно, — усмехается мать.
Я раздумываю, каково это — залечивать раны после порки в середине лета, в жарищу, когда даже вода в кране нагревается.
— А что ты делала в тёплые месяцы?
Между бровей у матери появляется складка:
— Отгоняла мух, — хмуро говорит она, а у меня при мысли об этом желудок в узел скручивается.
Мать заворачивает немного снежной массы в носовой платок и даёт мне. Стоит только приложить холодный компресс к рубцу на щеке, как боль отступает. В первую очередь, конечно, рана немеет от холода, но и травяная настойка, добавленная матерью, тоже успокаивает воспаление.
— Ой, как хорошо. А почему ты вчера не положила на Гейла снег?
— Раны должны были немного затянуться, — отвечает мать.
Ну что ж, ей лучше знать. Моя мать — мастер своего дела. Я чувствую угрызения совести за вчерашнее, за то, что обзывала её всякими словами, когда Хеймитч и Пит вынуждены были волоком тащить меня с кухни.
— Прости. За то, что орала на тебя вчера.
— Я слышала и похлеще, — отвечает она. — Люди плохо переносят, когда кто-то, кого они любят, страдает.
Кто-то, кого они любят! От этих слов язык у меня отнимается, как будто его тоже завернули в снег. Конечно, я люблю Гейла. Но какую любовь имеет мать в виду? А что я сама имею в виду, говоря, что люблю Гейла? Не знаю… Вчера, когда меня переполняли чувства, я поцеловала его. Но он наверняка этого не помнит. Или помнит? Надеюсь, что нет, не то всё только ещё больше запутается. Какие могут быть поцелуи, когда все помыслы надо направить на восстание? Я слегка встряхиваю головой, чтобы прояснить мозги.
— А где Пит? — спрашиваю.
— Пошёл домой, когда мы услышали, что ты встала. Не хотел оставлять хозяйство без присмотра во время бури, — отвечает мать.
— Интересно, он нормально добрался? — Когда на дворе буря, можно в трёх соснах заблудиться.
— Почему бы тебе не позвонить ему и не спросить?
Я направляюсь в кабинет, в который после встречи с президентом Сноу предпочитаю заходить как можно реже. Набираю номер, и спустя несколько гудков Пит берёт трубку.
— Привет. Хотела только узнать, нормально ли ты добрался домой, — говорю я.
— Кэтнисс, я живу через три дома от тебя.
— Да-да, конечно, но погода дрянь и всё такое… — бормочу я.
— Со мной всё в порядке. Спасибо, что позвонила. — Долгая пауза. — Как Гейл?
— Ничего, помаленьку. Мама и Прим делают ему обёртывание снегом.
