— С тобой кто?
— Свои. Суровцевские.
— Ладно, проезжайте. Только без глупостей.
— Как скажете, милейший. Хотя я ещё могу постоять и послушать ваш неотразимый голос, от которого девичье сердце тает, словно сосулька в заднице сталевара со стажем…
На посту снова заржали и так же быстро заткнулись. Лихо махнула внимательно, но безо всякой нервозности следящему за происходящим Алмазу. «Горыныч» тут же зарокотал движком и медленно поехал в сторону поста. Лихо не стала садиться в машину, топая на пару метров впереди.
Сумерки уже почти перешли в полночь, и видимость вокруг была без малого нулевая. Почему-то приход Сдвига в наибольшей степени коснулся дня, оставив почти нетронутой ночь. Разве что иногда делая ночи непроницаемо тёмными, и темнота эта была концентрированной, долгой. С которой не справлялись приборы ночного видения, и самые яркие фонари вязли, пробивая лишь с десяток метров кромешной черноты. Одна радость, что многочисленные порождения Сдвига по каким-то причинам старались не высовывать клювы и прочие носопырки именно в такие ночи, плотно залегая в своих убежищах. А к людям, оказавшимся на свежем воздухе в такую ночь, на следующее утро в гости заваливалась лютая депрессия, длившаяся до вечера. Конечно же, нормальный командир старался беречь своих людей и избегать излишней жизнедеятельности на свежем воздухе. Но в данном случае можно не беспокоиться лишь за местную фауну, которая, как уже было сказано, вряд ли пойдёт шастать в непроглядной темноте. Но как быть с некоторыми гомо сапиенсами, которым такая погода была в самый раз для того, чтобы отчебучить какую-нибудь гадость на чужой территории? Вот и приходится жертвовать личным самочувствием на будущий день во благо общественной безопасности. Впрочем, те же толковые командиры старались загонять на такие дежурства только провинившихся, дабы те дерьмовым самочувствием искупали свою вину. И в следующий раз трижды думали, прежде чем выкинуть какой-нибудь непорядок, могущий привести к неурочному дежурству в «тёмную-тёмную ночь». И ведь способствовала образцовой дисциплинке подобная мера, знаете ли…
Как бы то ни было, Лихо мимолетно посочувствовала тем, кому выпало сегодняшнее дежурство. Сама попадала несколько раз, как же было препогано впоследствии, это что-то… Никому не пожелаешь.
Буба Полушкин стоял, мрачно сопя в роскошные, как у гусара-сердцееда, усы. Невысокого росточка, чем-то неуловимо напоминающий покойного дядю Книжника, он смотрел, как приближается Лихо, демонстрирующая тотальное безразличие к его уязвлённой гордости.
— Я вас ничем не огорчила? — мимоходом поинтересовалась блондинка, широко и наивно раскрыв глаза. — Порой мне говорят, что я ужасно воспитана… Сама страдаю, и никто не в состоянии утешить!
— Иди-иди… Без комментариев, — пробурчал Полушкин, стараясь не глядеть на неё, уделяя львиную долю внимания проезжающему мимо «Горынычу».
Лихо, насквозь проигнорировав высказывание командира поста, остановилась прямиком напротив него, глядя с восторженной доброжелательностью. Лицо Бубы медленно становилось насыщенно пунцовым. Сзади раздались негромкие смешки, и от одного из маячащих там силуэтов долетело сдавленное: «Прищемили Бубу…»
— Кому Буба, а кому — Яков Миронович Блотнер! — Роняя слова в темноту чугунными гирьками, Буба покосился за спину. — Или мне повторить?
Ответом стало извиняющееся покашливание, доказывающее, что авторитет у отца-командира, отвечающего за данный пропускной пункт, всё-таки имеется. Хотя и не совсем железобетонный.
— Чего тебе надобно, белобрысая? — обречённо вопросил Яков Миронович. — Не стой над душой, сама понимаешь, какое утречко поджидает. Спрашивай, ежели чего накипело, и отвали. Ну?
— Как дела? — Блондинка перестала валять дурака и смотрела цепко, неотрывно. — Что-то вы сегодня в расхристанных чувствах, я уж думала — не пустите на ночлег. Случилось что?
— Да никак дела, — печально раскололся Буба. — Вообще никак. Такое ощущение, что плющить нас начнёт ещё задолго до рассвета. И непонятно — с чего бы такие мысли? Но витает вокруг, витает, липнет… Ах, да — совсем забыл: «иголка» позавчера крякнулась. С концами.
— То-то я еду и ни рожна не понимаю — чего-то не хватает в пейзаже. — Лихо изумлённо покачала головой. — А, эвон что сотряслось. Наш ответ пизанскому перекосу благополучно накрылся…
Останкинская телебашня, «игла», наклоненная шаловливой ладошкой Сдвига, все двадцать с лишком лет торчала в окружающем пейзаже под углом в семьдесят пять градусов. Не отклонившись от этой величины ни на йоту. Это, собственно, была не единственная «шалость» Сдвига. Но в столице — пожалуй, одна из самых впечатляющих.
— Красиво дюбнулась, — поделился подробностями Буба. — Лично видел. И неожиданно так, как будто невидимую подпорку вышибли. Самое интересное, что шарахнулась она не в ту сторону, в которую по всем параметрам должна была чебурахнуться. Вопреки всем законам физики и здравого смысла.
— А где ты последние тридцать пять зим видел здравый смысл? Что касается законов физики — здесь ещё не всё так похабно. Отсюда вывод — садиться на унитаз теперь надо с большой опаской. Мало ли что…
— Ну в принципе — всего можно ожидать.
— Это всё? — деловито уточнила Лихо. — Давай, женщина любит ушами… Не останавливайся.
— Да были днём какие-то нестандартные передряги… Не в нашей степи, правда. С южной стороны. Точно ничего не знаю, вроде бы зверья попёрло, как из прорвы, еле отбились. Обычно перед такими ночками они тише воды ниже травы — а тут такой аврал. Вот и дёргаюсь, честно говоря…
— Всплеска не было? — Вылезший из «Горыныча» Книжник присоединился к беседе, больше напоминавшей предельно мягкий, но вдумчивый допрос.
— Нет.
— Точно?
— Куда уж точнее! — Яков Миронович удивлённо посмотрел на него. — Раз уж я тут стою и разговоры с вами разговариваю. Ещё вопросы имеются?
— А что бы ты хотел, чтобы я у тебя спросила? — Лихо обозначила легкомысленную улыбочку, поведя бедром. За спиной у Бубы восторженно крякнули.
— Ничего. — Полушкин начал отворачиваться, давая понять, что разговор завершён в полной мере.
— Мы тут рядышком с тобой заночуем? — Лихо довела улыбочку до предела и тотчас погасила её, став полностью серьёзной. — Можешь не отвечать, вижу, что жаждешь утром увидеть меня и понять, что начавшаяся депрессия — это далеко не самое большое из всех зол. И дружеское предупреждение — «плескалки» держите поближе.
Она повернулась и пошла к машине. Алмаз терпеливо ждал, на всякий случай не став глушить мотор. Лучше перестраховаться.
