Ну вот, глянул я вокруг и чуть не сел на этой самой крыше. Потому что Москвы больше не было. Нет, тут за пятым транспортным кольцом все нормально было. А на самом кольце машины все стояли, кто куда въехал или перевернулся, а еще рядом заправка горела. Но по крайней мере, тут дома оставались и деревья, а там, за шоссе, вообще ничего не было. Совсем. Все дотла выжжено. Кое-где остовы зданий обугленные виднелись, да нет, не виднелись, а угадывались, потому что сумрак такой над землею повис, как будто мы в зазеркалье провалились. Я руками развел, рот раскрыл, а спросить ничего не могу. А потом все-таки выдавил:
– А остальные? А как же… остальные? Серега, Вики эта, Натали. Бюреры? – спросил, а сам понимаю, что ерунду спрашиваю, потому что очевидно же, что все закончилось.
Но отче Евлампий даже отвечать не стал, рукой махнул и на парапет бетонный присел − отдышаться.
– Нету никого больше, Александр. Нету. Кончилось все. Ни дня теперь не будет, ни ночи. Только вечный шеол – место сумрачное и странное… Назад посмотри, там кладбище. Огоньки видишь?
Я оглянулся, а там, знаете, как будто тысячи светляков мелькают, но не просто туда-сюда летают, а к небу возносятся. Я и спрашиваю:
– Что это?
– Ну как что? – отвечает отче Евлампий, – это люди. Все-все, кого когда-либо здесь похоронили. К Господу на страшный суд отходят. Как сказано в книге пророка Даниила: «И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление. И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде – как звезды, вовеки, навсегда».
Я чувствую, у меня во рту пересохло, и не помещается в голове такое. Я, конечно, отцу Евлампию верю, но все равно сомнение остается.
– А может, бомба? – спрашиваю его.
Он вздохнул и говорит:
– Эх, Саша, если бы просто бомба. Но это не она. Это просто конец света, Саша. Все. Мира больше нет.
А я подумал еще и спрашиваю:
– А мы?
– Всему, – отвечает отче Евлампий, – свой черед. И мой скоро придет. И твой придет в свое время. Но у тебя время это есть еще. А у меня – нет.
– Как это? – спрашиваю.
– А так, – отвечает. – Помру я скоро.
– А я?
– А ты в это время далеко отсюда будешь. На север пойдешь. В Игнатово. Маринку свою спасать. Ты, если ее в самом деле спасти хочешь, то поторопись, она ведь не продержится там долго. Без еды и без воды.
– А откуда вы знаете, что она еще жива? – спрашиваю я его.
А он плечами в ответ жмет.
– Знаю, – говорит, – живая. Тебя ждет. Вы только потом сюда не возвращайтесь. Потом узнаешь, куда идти.
А пока мы так говорим, я смотрю: внизу, прямо под домом, ходит кто-то. Большой такой, аж кусты трещат. Отче Евлампий тоже это услышал и мне кивает.
– Да, – говорит, – Саша, ты только помни, что много тварей теперь по земле бродит, у всех зубы острые. Как совсем плохо станет, так Господа моли или Богородицу-матушку о помощи попроси. Понял?
Я киваю ему, мол, понял, а сам все вниз смотрю и понимаю, что тварь эта там не одна, потому что то в одном месте, то в другом ветки шевелятся. Да только не видно отсюда ничего – сумерки эти мешают. И не темно вроде бы, но и света нет совсем. Испугался я тогда. Как идти-то? Все же в руинах кругом! Твари эти бродят. А потом я подумал: «По крайней мере, никаких тебе бюреров и никакой слежки». И сразу легче стало. А животные… Ну что животные? На то человеку и ум дан, чтобы этих животных обхитрить. Короче, спустились мы обратно, а потом отче Евлампий мне рюкзак принес, только не мой, а настоящий военный рюкзак ранцем. И говорит мне.
– Возьми, там есть все, что тебе понадобится. А вот это ножик твой и вот еще.
Я смотрю, а у него в руках Калашников! Наверное, он у этого сержанта погибшего забрал автомат.
А он спрашивает меня:
– Тебе Василий показывал, как с оружием обращаться?
– Да, – отвечаю.
– Еще раз покажу. Вот так, – показывает мне отче, – он стоит на предохранителе. А вот так ставь его на одиночные выстрелы. Здесь магазин полный, сорок пять патронов. А в рюкзаке еще один, я взял у этого Бергмана несчастного, упокой Господи его темную душу. Патронов я там добавил. Так что два полных магазина у тебя есть, но патроны все равно береги. Ты не солдат, легко боеприпасы не найдешь, поэтому расходуй их бережно. Найти патроны можно в отделениях БНБ, в воинских частях и иногда на проходных, там, где охранники сидят. Патроны тут универсальные, НАТОвские. Калибр пять пятьдесят шесть. Запомнил? Палец на курок клади только тогда, когда решил стрелять. Разбирать умеешь?
– Да.
– Ну тогда я за тебя спокоен, – он улыбается, а глаза по-прежнему тревожно смотрят, и все продолжает напутствовать. – Если магазин отсоединил – обязательно затворную раму передерни, – чтобы патрон из патронника выпал, а то сам себя подстрелишь. Вот так вот сделаешь, а потом ствол вниз и на курок нажимай. Хотел бы я тебя научить всему, как следует, да ни времени нет, ни сил уже. Там книжка есть, читай. Ну да Господь тебя не оставит, я его молить буду, чтобы сил тебе дал, а главное, ума.
А мне и самому не по себе, я ведь оружия такого серьезного в руках отродясь не держал, пистолет этот не в счет даже. Ну да, были у нас в интернате сборы два года назад, где нас учили Калаш собирать да разбирать, да пару раз стрельнуть дали. Ну да, отец вчера – или позавчера уже? – тоже мне все показал да рассказал. Но мне от этого легче не стало. Я ж не солдат, я же только собирался им стать.
– Всегда его на предохранителе держи, – сказал отец Евлампий, а потом благословил и обнял меня.
Я автомат из его рук принял, а он тяжелый такой, мне с ним даже как-то спокойнее стало, хотя и понимаю, ну какой из меня стрелок? Пока что никакой. Но я все равно нож на пояс повесил, куртку застегнул, ремень автомата наискосок через грудь надел, так, чтобы автомат на одной антабке справа висел, под рукой, потом ранец на спину закинул. А отче мне еще протягивает шапочку вязанную. И вдруг у меня снова в носу защипало. Он ведь сказал, что умрет скоро. Я ж тогда снова совсем один останусь… А отче меня по плечу хлопнул и говорит:
– Ничего, раб Божий Александр, не расстраивайся, все равно еще встретимся. Если не в этом мире, так на том свете. Никто не знает своего будущего на все сто процентов. Даже я. Понял?
А я говорю:
– Понял, – а сам носом шмыгаю. Но сдержался все-таки, шапку эту надел, холодно уже было, как будто и не лето. А потом он стропу брезентовую достал и к ошейнику Анжелины прицепил, вроде поводка. Она все у нас под ногами на кухне крутилась, проходу не давала. И отче мне этот поводок дает.
– Возьми, – говорит, – с собой скотинку, пропадет здесь, да и не люблю я собак. А тебе защитник не помешает. Я сам видел, на что она способна. Ты только корми ее вдоволь, а если еды нет, ну хоть что-нибудь давай, не обижай. Она ж теперь тоже – сирота.
