Александр Зорич - Очень мужская работа

— Господин хороший, можно вас спросить: вы будете горячее перезаказывать? — услышал Клубин женский голос и опомнился.

Он сидел за столиком с ложко-вилкой в руке, уткнувшись в остывший поднос. Суп свернулся, пюре покрыто блестящей плёнкой. Клубин машинально ткнул в котлету — не сумел её даже наколоть. Он поднял голову, снял очки и прищурился, всматриваясь.

Немолодая высокая женщина в комбинезоне, в берцах, с пилоткой под погончиком, со знаком полного сержанта на рукаве, стриженная наголо, с совершенно седыми бровями, стояла над ним и не улыбалась. «Беретта-планида» в наплечной кобуре. Сержант была очень красива. Клубин с трудом переключился.

— Да, сержант, что вам? — спросил он. — Не понял вас, виноват.

— Вы ведь работаете с солёными ребятами, господин хороший, не знаю вашего звания. С Тополем и Комбатом. Обедать вы пришли, та обед ведь уже кончается, а вы не поели ничего, замыслились, видать. Голодный пойдёте или принести вам горячего?

Беджа на ней не было.

— Представьтесь, сержант.

— Та «гаврилку» свою опять в раздевалке оставила, виновата. Сержант Кондратьева Нина, сектор хозобслуги объекта, главный специалист.

«Тяжёлое ранение» — свидетельствовала нашивка на груди. Речь мягкая, плавная, но сниженное «д» только в случае «да». Не говор, манера говорить.

— Самотлор? — спросил Клубин. — Сургут? Вартовск?

Кондратьева заулыбалась. Не только речь у неё была плавная, она сама была плавная, текучая женщина. Как Обь. Украина-Сибирь, миссис Вселенная.

— Мегион, — ответила она. — Деревянко — девичья фамилия. Полтавские родом.

— Давно служите в Зоне?

— Главный специалист, — сказала Кондратьева просто. Умному достаточно.

— А это? — Клубин показал очками на «тяжёлое ранение».

— Берсерк, — сказала Кондратьева. — Четыре ребра. Спасибо Матушке, «красной плесенью» и грудь спасли. Вот давеча во время Восстания. Тю! Я-то что! Тут такое было, сколько мальчиков легло, мне ли жаловаться.

Пограничники и военспецы на вопросы о ранениях всегда отвечали охотно и подробно.

— Генерал лично меня вытащил, — закончила Кондратьева. — Так вы пообедаете всё же или пора вам? Процедурное время у ребят кончилось, отзвонились уже, ждут вас.

Клубин поднялся. Есть хотелось неимоверно.

— Нет, мне пора. Сам виноват. Спасибо за заботу… сержант Кондратьева.

— Ну что ж… Передайте ребятам, что свитер я им к завтрему довяжу.

— Хорошо, передам.

— Нет-нет, я ваш поднос сама выброшу, вы идите, господин хороший.

— Меня зовут Андрей. Андрей Олегович.

— Очень приятно. Ну ступайте, я приберу.

Клубин кивнул ей и направился к выходу из столовой. Настроение у него — как с изумлением вдруг понял он — наступило отличное. Всё то, что навспоминал он, сидя над стынущим обедом в тишине подземного пищеблока, вдруг оказалось покрыто такой же блестящей плёнкой, как искусственный суп. Отдалилось. И не имело почти никакого значения — теперь, после Восстания. Нет Карьера, нет профсоюза, Лис в камере, нет политических интриг, транснациональной коррупции в форме бизнеса развлечений и пограничной охраны… И чёрт с ним, с проектом «Фуха», провались он пропадом, сколько сил и времени сожрал и семью мою чуть не слопал… Есть лишь «Планета Камино» — мечта царей земных и суть счастья человеческого. Только это есть, и всё прочее чушь… кончились вокруг Зоны политические лабиринты, по колено заполненные дерьмом, великая, лучше всякой войны, кормушка для полусотни тысяч бессмысленных международных проходимцев-политиков… кончились беспощадные в своей бессмысленности Хозяева… бессмыслица кончилась.

А дочка простит со временем.

Пауза, пауза, звенящая пауза между боями. Тот, старый бой, был бой против. Этот, предстоящий, бой — за. Разница!

Покурить, выпить, вытрясти из ушей песок и пепел, почистить и перезарядить оружие, обработать раны, похоронить товарищей, посидеть, подумать, что дальше, как дальше. Счастливое время, счастливый момент, целая жизнь. Мало кому выпадает такое во время атомной войны, а ведь Зона — как раз атомная война, только на резиновых бомбах… Что ж, нам выпало… Есть время подумать, и есть информация, выжили свидетели. Чёрт, неужели нам всем так повезло?..

«Только бы это были инопланетяне, — подумал Клубин, открывая дверь в операторскую, где его ждали мониторы, микрофоны и техник-сержант Каверис. Только бы инопланетяне. Не мы. Не наше. Потому что — „кто нашёл — того ништяк“».

Клубин не верил в инопланетян. Но он также не верил в веру.

— Господа, Нина Кондратьева просила передать, что свитер она довяжет к завтрему.

— О, спасибо ей! Скажите ей там, у себя…

— Сами скажете, Уткин… Вы отдохнули, господа? Сыты? Пьяны? Господин Пушкарёв, теперь вы. Первый вопрос: где писатель? Он был с вами. Он помогал вам тащить Бредня к мотовозу. Свидетельских показаний имеется много. Я не спрашивал господина Тополя, я спрашиваю вас. Шугпшуйц вышел в Зону с вами, в самый разгар обороны Старой Десятки.

— Нет, не со мной он вышел. Впереди меня. Мы были порознь. Удивительное существо был этот Шугпшуйц, сколько раз я бил ему морду… С моей точки зрения, он погиб. Героически. А как на самом деле — я не знаю.

— Вы видели его труп? Мировая культура уже достала нас вопросами.

— Мы видели очень много трупов, господин инспектор. В разном виде. Я даже сам был трупом. Где Шугпшуйц сейчас — я не знаю. Он, хоть и приблуда, но он здорово помог. Он был бездарность и жирная свинья, но он нам здорово помог. По сути именно он спас город. Если, конечно, Десятку считать городом. Так что про Шугпшуйца надо бы отдельный роман писать. Бредня уложил именно он. Босса, так сказать, уровня. Мировая культура, конечно, должна носить его на щите.

— Вот так вот, да?.. Это всё?

— По писателю? Всё. Я, кстати, так и не узнал его настоящую фамилию — за столько лет, что он отирался в Предзонье.

— Ну возможно, и не надо… О'кей. Что вы имеете сказать по Восстанию? Кстати, вы как — сталкер, трекер, своё?

— Чушь всё это, инспектор. Я традиционалист. Нельзя менять название корабля. Сталкер, конечно.

— О'кей.

— Говорить мне трудно, сделайте у себя погромче. И прошу вас оставить шуточки, у нас с Тополем юмор один на двоих, эрго, на вас его не хватит.