А вот с Ультиматумом вышел прокол.
Самый робкий, самый слабый зверь, лишенный надежды вырваться из ловушки, становится свирепым бойцом. Что уж тут говорить о загнанной в угол политической элите страны-соседа? Свежеиспеченный украинский премьер никогда бы не решился на такое! Уж кто-кто, а он был обязан команде Крутова всем! Но он был не единственным, кто решал.
В эту зиму на площадях больших и малых украинских городов плескались замерзшие, злые толпы. Они то гудели, как разбуженные ульи, то начинали пронзительно кричать, скандируя подсказанные организаторами лозунги, и тогда на трибуну лезли представители недобитой оппозиции – хорошо одетые господа и дамы с горящими нездоровым блеском властолюбия глазами. Они-то и направляли народный гнев в нужную им сторону. Кто-то винил во всем Россию, кто-то Америку, кто-то, как обычно, евреев и банкиров – все зависело от того, какую именно область бизнеса или какие рычаги управления хотели прибрать к рукам непонятно откуда возникшие выразители общественной воли.
Митинги следовали за митингами, кое-где уже летели в окна посольств и консульств камни да бутылки с «коктейлем Молотова», топали коваными ботинками по асфальту шлемоносцы из спецподразделений… Осколки кирпичей грохотали о пластиковые щиты. Страна шла «в раскачку», теряя равновесие на переломе истории, и ничего не делать в таком положении для политиков, стоящих у власти, было настоящим самоубийством.
Самоубийством не в переносном, а самом прямом смысле слова.
Разбуженный испуганной свитой Президент разогнал зимнюю дремоту энергичным зевком, смахнул пыль с осколков посуды времен расцвета трипольской культуры, занимавших добрую половину помещений в его загородном доме, и заявил северному соседу ноту.
Нота была так себе. Неубедительная нота. Ноты, во время вручения которых не прогреваются моторы бомбардировщиков дальнего действия, всегда звучат фальшиво. А бомбардировщиков в стране не было – совсем недавно по телевидению показывали, как в торжественной обстановке разрезают последний из них. Но для вящей убедительности вслед за официальной бумагой, а Сергеев узнал об этом из очень достоверного источника, последовал звонок Крутову, и во время телефонной беседы на повышенных тонах Александру Александровичу и был заявлен тот самый ультиматум, о котором вначале знали только Президенты и несколько десятков особо приближенных лиц.
Суть ультиматума сводилась к тому, что прекращение подачи углеводородов на территорию Украины рассматривается как крайне недружественный политический акт, ничего общего с экономическими соображениями не имеющий. И ответ на него будет адекватный, тоже политический. Если до лета текущего года не будут подписаны устраивающие Украину бумаги, то транзит российского топлива по ее территории будет закрыт на неопределенный срок. До тех пор, естественно, пока контракты не будут перезаключены на интересующих Украину условиях. Трубопроводы, компрессорные станции, хранилища будут взяты под охрану войсковыми соединениями – во избежание конфликтов. И все российские проблемы, при этом возникающие, будут Украине «глубоко по барабану».
По рассказу осведомленного очевидца (хотя откуда тут могут быть очевидцы? Разве что офицер связи? Впрочем, людей, заявлявших о своем личном присутствии при историческом разговоре, набирался, как водится, не один десяток!), Крутов ультиматум выслушал спокойно, хмыкнул по окончании гневной речи коллеги и, ни слова в ответ не говоря, повесил трубку.
Александр Александрович, вообще, ввиду некоторых профессиональных качеств и общей сдержанности характера, в комментарии не вдавался и лишнего болтать не любил.
Объявивший северному соседу вендетту игрушечный украинский президент тоже подробностей не оглашал. Но процесс уже пошел. То, что об Ультиматуме не знает никто, на самом деле означало, что мало кто о нем не знает. Эта тема была самой модной в политических салонах Киева и Москвы. Московская элита недоуменно поднимала бровь, возмущаясь наглости хохлов, а украинская не по злобе, а, скорее, по привычке костерила жадных москалей. Ситуация была весьма двусмысленная – ведь официально ничего не произошло, а атмосфера накалялась изо дня в день, словно страны собирались вступить в войну друг с другом.
И вот теперь об Ультиматуме говорит Кручинин. Испуганный Кручинин. Не то чтобы Сашку нельзя было испугать. Можно, конечно. Как и всякий достаточно повидавший в жизни человек, Кручинин знал страх и знал также, что лишенные чувства страха люди выживают редко. Это был один из уроков, преподанных Мангустом еще в самом начале их обучения.
Смерти боятся все, а вот действовать, когда страх сковывает сердце, могут немногие.
Вязаный, не раз видевший, какое лицо у смерти, явно запаниковал. Оставалось предположить, что Сашке известно нечто Сергееву неизвестное. Михаил не знал, какую информацию имел Кручинин, но такого голоса у друга не слышал никогда.
– Ты можешь рассказать, что, собственно говоря, происходит? – спросил Сергеев, протягивая пограничнику свой паспорт. Пограничник попался знакомый, заулыбался, выходя из образа строгого стража границы, и живо застучал по клавиатуре компьютера. – При чем здесь Ультиматум? Ты же сам знаешь, что когда делят деньги, обязательно ссорятся. Они же уже лет десять, как деньги делят. Кому вершки, а кому корешки…
– А куш чаще достаётся кому-нибудь одному… Ладно, слушай, мыслитель… Философия тут не при чем! На меня вышел Мангуст. Заявился ко мне в учебный класс с двумя «братьями» при полном параде. Знаешь, все из себя такие, как голубые из порнофильма – черная форма, квадратные подбородки, брызжущий тестостерон…
«Братство» часто показывали и по украинским каналам, поэтому Сергеев хорошо представлял себе тех, о ком рассказывал Сашка. Этакие нордические типы, арийцы с пергидрольными локонами, спасители славянского мира. Бывшие «гопники» из ближнего Подмосковья, освоившие несколько десятков фраз из цитатников Мангуста и Мао. Радетели за чистоту расы и будущее России. Зеркальное отражение молодчиков из УНА-УНСО по ту сторону границы. Впрочем, УНА-УНСО все-таки были посимпатичнее. Более вменяемые, что ли? А «Братство» не стеснялось дефилировать перед телекамерами с арматурными прутами и бейсбольными битами. Журналисты часто называли их «Ред сокс», на что «братики», интеллектом не грешившие, обижались чрезвычайно.
Паспорт опять вернулся в руки Сергеева, и он, изобразив лицом радушную улыбку, прошел в зал вылетов. У прилавков Duty free суетилась целая толпа малорослых корейцев. За столиками в баре не было свободных мест, и Сергеев прошел к креслам у рекламных стендов «Самсунга».
