Шабанов сел на переднее сиденье, почти затопленное водой, и превратился в зрителя. Он вдруг понял, что все происходящее — сумасшедший сплав по бурной реке, засады, перестрелки и эта белая, «лоцманская» лодка — его бред, очередная фантазия воспаленного и, возможно, больного сознания. Смотреть на все это можно было точно так же, как смотришь страшный фильм по телевизору, лежа на диване в полной уверенности, что с тобой ничего не случится, ибо все страсти отделены от тебя толстым стеклом экрана.
И ведь не глотал «Виру», не колол промедол, чтобы так разыгралось воображение! Значит, причина не в допингах, а в нем самом, в его мозге, где происходят неуправляемые процессы. Вероятно, причиной стало ушное кровотечение после катапультирования и последующая простуда, когда ночевал на хребте с названием Дангралас. В ухе образовалась пробка, кровь нашла проход в черепную коробку, заполнила пустоты и сейчас разлагается, гниет, вырабатывая некий галлюциноген. Воспаление попросту перекинулось к головному мозгу, в тот его отдел, который отвечает за сознание, и воспалило кору.
Нет, он не сошел с ума, есть еще способность к трезвому осмыслению обстановки, к анализу, не утратилось чувственное восприятие (а, может, и усилилось!). Должно быть, возбудились центры фантазии или мечты, и теперь он зримо и осязаемо видит то, чего нет на свете, но к чему он когда-то стремился. Хотелось ему встретить необыкновенную, таинственную женщину и в обстоятельствах не обыденных — она явилась, принесла пищу детства, горячий хлеб с молоком, и назвалась именем редкостным — Агнесса. Мечтал он с детства попасть на войну, будоражил себя выдумками, как сражается с врагами — пожалуйста, не только увидел их воочию, но и настрелялся. Боялся при этом убить человека — вон он, мертвец, так и плывет за кормой, словно наказание…
А впереди — белая морская лодка! Грезил же одно время морскими путешествиями и приключениями, даже кораблики строил, пока не перетянуло небо и пока не пришло в голову сконструировать летательный аппарат — махолет.
Немного обождать, так в следующей серии этого бесплатного кино и он появится, крылатый, с чугунным колесом!..
Шабанов думал так и одновременно как бы участвовал в действии, разыгравшемся в его воображении. Шлюпка легко держалась в пенной круговерти потока, однако вполне реально прыгала по бурунам и рыская носом, искала глубокие сливы между камнями в порогах; за ней в кильватере, грохоча днищем, с неповоротливостью и тупостью плавучего танка, двигалась дюралька, но при этом чудесно и волшебно огибала все препятствия и уходила от опасных скалистых стен береговых прижимов — все как в кино. Потому Герман ничуть не сомневался, что головоломный этот спуск непременно закончится благополучно и в конце наши победят. Сколько он продолжался по времени и расстоянию, тоже было все равно, однако будучи активным зрителем речного слалома, Шабанов с трепетным внутренним чувством отмечал, что ему невероятно интересно, что не повторяется ни одна деталь этого потрясающего путешествия. В запасе воспаленного воображения имелись миллиарды вариантов ситуаций, положений и состояний!
И вот это единственное вызывало в нем сомнение или, точнее, внутреннее несогласие: больной бред обыкновенно был навязчивым, плоским и примитивным…
Гонка за недосягаемым лидером закончилась так же внезапно, как и началась. Шлюпка вылетела из порогов на кипящий спокойный разлив и поплыла вперед, не снижая скорости, а дюралевый утюг, выплюнутый пенным потоком, сразу же за нижним бьефом притонул еще сильнее, потерял поступательное движение и медленно потянул к берегу. Шабанов вскочил, словно недовольный, обманутый зритель, однако поправить положение не смог: белая лодка скользила по омуту еще с минуту, прежде чем скрылась в темноте. И в это же время днище шаркнуло по гальке береговой отмели.
Кино закончилось, и включился свет в виде огромной луны, поднявшейся над заречной горой.
Герман выскочил из дюральки, взбежал на горку и чуть не упал; он стоял на неколебимой суше, но вестибулярный аппарат еще не освоился с новым положением, продолжало качать и трясти, словно в порогах. Тогда он сел верхом на толстое бревно-плавник и, привыкая к земле, осмотрелся: пустынный берег, кусты, примятые и изжеванные ледоходом, выше их сумрачное, непроглядное пространство, над которым виднеется озаренный луной лес на склоне горы.
И опять ни души…
Впрочем, нет, души непременно появятся, когда начнется следующее действие спектакля-воображения, а иначе зачем следить и что переживать зрителю? Сейчас идут титры, прелюдия…
Пока Шабанов несся в затопленной лодке и вдоволь купался в ледяной воде, ни разу не дрогнул от холода; тут же, на суше, озноб охватил сразу же, и с головы до ног. Вот это было реально — чувство холода! Чакали зубы, колотило руки, плечи, тряслась спина и ноги. Вода, набравшаяся в НАЗ, стекала на поясницу, и от потери температурного ощущения казалась расплавленным свинцом. И еще почему-то жгло икроножные мышцы, обе сразу, приятно жгло, даже согревало. Все остальное будто покрывалось студеным, седым инеем.
— Надо согреться! — сказал он и тут же сделал вывод. — Если я мокрый и замерз, значит плыл в лодке…
Дальше продолжать цепочку умозаключений Герман не мог, остатки здоровых мозгов в голове покрывались льдом. Не снимая «малямбы», он повесил пистолет на шею и побежал пенсионерской трусцой, поскольку все еще штормило, а земли под ногами не разглядеть. Темное пространство, где-то далеко ограниченное лесом и горой, оказалось довольно чистым лугом, и он прибавил скорости.
— Ну, теперь выживай, Шабанов! — постучал зубами.
Он пробежал метров двести и уже набрал хороший спринтерский темп, когда со всего маху ударился грудью о преграду. И откинутый ею, упал на спину — в НАЗу что-то брякнуло, захрустело. Или в позвоночнике?..
Тут же вскочив на четвереньки, он различил перед собой деревенский забор в две жерди — поскотину — и обрадовался предстоящему зрелищу.
— Ага! Первые следы человеческой деятельности! Ну-ка, ну-ка, что дальше? Выбежит мужик с ружьем? Собака чау-чау? Или девчонка с кружкой парного молока?..
Изгородь однако же была реальностью, как и удушливый ком боли в груди. Шабанов отдышался, проскользнул между жердей, на бегу достал фонарик из кармана «малямбы» и осветил пространство впереди — выпас, чистый, словно выбритый еще с прошлого года.
— Эх, хорошо бы реального молока литра два, и горячего! Коровка в этом хозяйстве есть…
Герман бежал в полной уверенности, что здесь ему ничего не отломится: в этом кино двойных дублей не существовало, но вполне возможно повторение — раз в мечтах и раз наяву. Ведь наутро же принесла раскосая хуторянка молоко и хлеб!
