— Поздравляю, — буркнул Сюлли.
— С чем? С тем, что нас скоро выручат?
— Плен — это надолго, дорогой. Если, конечно, салумбарцы не узнают, что я был при Мератхе. Тогда, боюсь, нас просто перевешают, и все. А так, может быть, мы еще со здешними рудниками познакомимся. Или с тюрьмой раджи. Войны ведь формально не было, так?
— Ну, — нехотя признал Рокетт. Нападение на страну через несколько месяцев после заключения мира, да еще без объявления войны — и правда не слишком достойное деяние. Странно, что раньше он об этом не задумывался. — Не было, и что?
— А то что никакие мы не пленные, а бандиты. Знаешь, что скажет наш дорогой подпол Меттуро, когда Салумбарец начнет переговоры? Что не знает никакого такого капитана Сюлли, и никакая это не рота темесцев, а опасная банда дезертиров, и если господину равату не трудно, пусть он выдаст преступников Темесе для суда. В свою очередь, подполковник Темесы выражает равату Салумбара самое искреннее почтение и гарантирует вознаграждение.
— А тот?
— Куда он денется, выдаст, — усмехается Сюлли. — Кому нужны сто дармоедов? Ты не радуйся, как бы нас в самом деле не притянули за дезертирство. Это обычных вояк бы помиловали. Нас будут долго и весело допрашивать следаки, и если не удастся сводить их поспать в лощинке с цветами… Знаешь, не знаю, что будет хуже: остаться у местных в рабстве или познакомиться с военным трибуналом.
Оба надолго замолчали. А Рокетт исподтишка рассматривал пленивших их девушек. В сочетании с озорной розовой, голубой, желто-оранжевой и красной расцветкой платьев-камизов и спускающихся едва ли не до колен покрывал мушкеты и сабли смотрелись диковато. Увешанные оружием девицы горбились под тяжестью железа, но при этом не утратили ни стати ни неосознанной, подсознательной чувственности. Порой из-под покрывал озорно блестели насурмленные глаза, если налетал ветер, могли на миг приоткрыться чувственные губы. Каждый раз местные смущенно хихикали и спешили торопливо прикрыть лицо, оттянув покрывало книзу тоненькой смуглой рукой. Держа в руках тяжелый медный кувшин (и как они таскают такие на голове?), Рокетт пытался найти среди «конвоя» знакомое по снам лицо. Тщетно: ни одна из них даже отдаленно не напоминала ту, из сновидений. Не было в них того огня, который, как пламя свечи мотылька, манил Рокетта. «Милые девочки. Но с той, из снов, ни одной из вас не сравниться!»
Переговоры между девушкой, которая пыталась командовать пленными, и высоким чернобородым мужчиной с мечом-тальваром в видавших виды ножнах, были недолгими. Мужчина скомандовал своим, воины быстро разобрали у девушек оружие, а потом чернобородый занялся пленными. Окинув взором колонну, он сразу вычислил в толпе командира и, насмешливо отсалютовав трофейным мушкетом капитану Сюлли, по-темесски скомандовал:
— Рота, стройсь! В крепость шагом марш!
И уже не под прицелом трясущихся от страха девчонок, едва держащих в руках мушкеты, а в кольце опытных, до зубов вооруженных ветеранов, рота Сюлли отправилась в Кангру. Давненько, считай, со времен первой битвы при Мератхе, крепость не видела такого количества пленных. Из-за перевала уводимых пленников провожали глазами темесские дозоры, на самом ближнем из них Сюлли разглядел долговязую фигуру Меттуро. Подполковник с рыком бессильной ярости вырвал из ножен шпагу и, кровеня ладони, переломил ее о колено, швырнув окровавленные обломки в траву. Война окончилась, не начавшись, все получилось куда обиднее, чем если б они просто потерпели поражение. Отныне тем, кто дрался во дворце с Фанцетти и Бахадуром, оставалось надеяться лишь на себя. И Рокетт, и Сюлли, и сам Меттуро им не завидовали.
— Повелитель, к вам гонец от Валладжаха, — это опять неугомонный Шакри. Как ни странно, уцелел в бойне на лестнице. Неужели девять вояк нанесли роте такие потери? Плевать, сколько бы черномазых язычников ни погибло, все польза для истинной веры. А почему Бахадура называют повелителем? Он же еще не раджа, ближе к могиле, чем к короне! Впрочем, и понятно: те, кто поддержали узурпатора, сожгли все мосты. Теперь заговорщики в одной лодке. Для таких, как Шакри, Бахадур отныне и правда повелитель… — Предлагает переговоры и перемирие.
— Соглашайтесь, — вздыхает Фанцетти и вытирает пот. Сработало: отчаянная авантюра со штурмом женской половины дала плоды. Валладжах не струсил бы и в бою один на один, но захват жены и ребенка (он ведь не знает, что кормилицу нашли без сознания и с шелковым шнуром в руках, а младенец исчез) подкосил законного правителя. Интересно, куда смотрит Раммохан Лал, тому-то не застилает глаза страх за родных?
— Повелитель, — а это уже другой голос, гонец от взвода, прикрывавшего лестничную площадку, где погиб Пратап. — Раммохан Лал убит!
— Как убит?! — вот это уж новость — всем новостям новость! Уже не просто надежда — уверенность в победе разгоралась все сильнее.
— Один из наших мушкетеров увидел по… Валладжаха с адмиралом и выстрелил. Адмирал успел закрыть Валладжаха собой, но пуля попала в грудь, наверняка насмерть.
— Это верно?
— Сам видел, лейтенант сразу послал.
— Что ж, — едва сдерживая усмешку, изрек Бахадур. — Пусть ра… мой племянник придет на ту же лестничную площадку, один. Мы, — Бахадур первый раз в жизни смаковал это монаршье «мы», — примем племянника и выразим ему соболезнования по поводу гибели такого достойного человека. Пожалуй, мы погорячились, ибо могли бы выиграть бой куда меньшей кровью. Ведь верно, Фанцетти?
— Верно, раджа Бахадур, — не моргнув глазом, отозвался магистр. «Пистоль заряжен, но на всякий случай возьмем-ка и кинжал».
Комнатка была совсем крошечной — может быть, тут было помещение для прислуги, какая-нибудь кладовка или гостиная. Кто скажет наверняка после нескольких часов кровавого безумия, когда одни дрались за раджу, другие — за его дядю, третьи старались отсидеться по темным углам, выждать, кто победит, а четвертые тащили все, что оставалось без присмотра? Тут нашлись простенькие топчаны, что и определило судьбу комнатки. На попечение лекарю передавали раненых, кого еще можно было выходить. Когда мушкетная пуля пронзила грудь адмирала и швырнула старого воина к ногам правителя, именно сюда отнесли его соратники. Полчаса спустя над адмиралом хмурился, поджимая губы и едва скрывая страх — лекарь. Увы, не армейский, знакомый с ранами не понаслышке, а дворцовый, если что и лечивший, так только насморк или кашель. Но хорошо, что в кутерьме нашли и такого.
Еще недавно в комнатке было свежо, сквозь небольшое окошко виднелось ярко-синее небо и дул освежающий ветерок. Теперь здесь пахнет, как подобает полевому лазарету — кровью, бинтами и болеутоляющими снадобьями.
