— И головы, — продолжал другой. — Без голов им далеко не уйти.
Все расхохотались. Ни одна армия никогда не завоевывала Песанг. Говорили, что иностранцы безумно боятся встречи с горцем, вооруженным мачете, и верят, будто приближения песанга не слышно до самого последнего момента. Бай не считал себя грозным воином, однако с ножом управлялся неплохо.
Неужели так уж важно, какого он роста?
Нет, глупости все это. Харуа будет в ярости, если узнает, что он хотя бы подумывает об этом, но он все-таки принялся думать. Он думал о плакате, вспомнил, как белолицый сержант-вербовщик измерил его рост и сказал, что он совсем чуть-чуть недотягивает, но ему почему-то казалось, что теперь, когда война идет почти рядом с его домом, нужно попытаться еще раз. В последний раз, когда шли разговоры о войне, он был еще ребенком.
— А где ближайший вербовочный пункт? — спросил он, зная, что кто-нибудь ему ответит.
Один из людей, сидевших вокруг приемника, с шумом отпил чаю из блюдца.
— В Паро, — сказал он. — А что, вдруг захотелось сражаться за родину?
Слова сами собой сорвались с языка Бая, прежде чем он успел их обдумать:
— Хочу пойти в солдаты.
В зале воцарилась тишина. Бай услышал даже, как где-то в отдалении лает собака.
— Я тоже, — заговорил какой-то человек. — А то вдруг эти инди что-нибудь такое надумают… На чем туда доехать, никто не знает?
— У моего брата есть грузовик, — сказал кто-то. — Я сейчас за ним схожу.
Все произошло так просто, так внезапно. Час спустя Бай уже трясся в открытом кузове грузовика, подскакивавшего на ужасной дороге в Паро, вместе с дюжиной мужчин, с которыми он только что познакомился, не зная, что с ним произойдет: забракуют ли его опять или возьмут в солдаты и разведется ли с ним Харуа, когда узнает про это.
Но ему нравилось это чувство. Дело было не только в деньгах. Он на самом деле хотел служить в армии. Он знал, что, став солдатом, сможет гордиться собой.
Когда грузовик подкатил к вербовочному пункту КОГ, на улицу вышел солдат в броне, чтобы осмотреть новоприбывших. Он был огромного роста, на голову выше любого из них, с очень светлыми волосами и глазами.
— Значит, вы хотите стать солдатами, — произнес он на довольно хорошем для иностранца песангском языке. — Вы все умеете обращаться с этими мачете?
Каждый мужчина-песанг всегда носил при себе длинный нож. И сейчас все разом вытащили оружие из ножен — раздался шорох металла о кожу.
— Все умеют говорить на тиранском?
Бай ответил, стараясь произносить слова как можно лучше:
— Да, сэр, умеем.
— Очень хорошо. Сюда, господа. И первое: я сержант. Сержанта не называют «сэр». Сержанта называют сержантом.
Бай решил: сейчас или никогда. Он подошел к сержанту и, вытянув шею, взглянул ему прямо в глаза.
— Сержант, — начал он, — я пытался раньше записаться в солдаты. Но мне сказали, что я слишком маленького роста.
— Так это было раньше, сынок, — ответил сержант, разворачивая его в сторону двери. — Сейчас ты самого что ни на есть подходящего роста.
Харуа его убьет. Но Бай решил, что она успокоится, получив первый конверт с пачкой денег.
В конце концов, это же не навсегда.
Он хочет стать инженером? Каким-то жалким механиком? Какое счастье, что мой бедный отец не дожил до этого дня. И это с его образованием, с его воспитанием, полученным благодаря нам, — он ведь как-никак Бэрд. Да и Литтон, кстати. У него есть долг. А сейчас хоть раз в жизни поступи как мужчина, пойди и скажи ему, что-либо он идет в армию, либо ты лишаешь его наследства.
Элинор Литтон Бэрд, жена судьи Джоселина Бэрда, в разговоре с мужем относительно желания сына изучать инженерное дело
Патрульное судно «Амираль Енка», наши дни, через пятнадцать лет после Прорыва
Мюллер высунул голову из рубки:
— Дом, старик на проводе. Поговори с ним, ладно?
Дом стоял, облокотясь на фальшборт и не сводя взгляда с траулеров, следовавших цепочкой за патрульным катером, словно выводок утят. Если в воде что-то и плавает, «Амираль Енка» должен напороться на это первым. В этом была своеобразная логика.
— Ладно. Как он, бесится?
— Трудно сказать. Он всегда говорит так, словно разъярен до предела.
Бэрд был на баке — он сидел на корточках около кучки обломков, разложенных на куске брезента. Вид у него был такой, как будто он собирал пазл. Сэм, дежурившая у пулемета, время от времени бросала на него взгляды через плечо. Дом вошел в рубку и взял у Мюллера микрофон. Яник-потрошитель по-прежнему стоял у руля, молча, с равнодушным видом.
— Это Сантьяго, сэр.
— Мы можем уверенно заявить, что это не нападение бродяг? — спросил Хоффман. — Люди, конечно, верят в то, во что хотят верить, но, если я взгляну им в глаза и скажу, что это не бродяги, возможно, их это немного успокоит.
— Что у вас там, беспорядки?
— Да. Когда вы возвращаетесь на базу?
— Примерно через полчаса. Извините, сэр, мы можем только строить догадки. Бэрд говорит, что бродяги не в состоянии совершить подобное нападение, даже с трофейным оружием. Сэм… ну, в минах она разбирается, и она говорит, что это должна была быть чертовски здоровенная мина. Мина, конечно, сомнительное объяснение, но остальное еще менее вероятно.
Хоффман помолчал несколько мгновений.
— Меня это не убеждает. И я на сто процентов уверен в том, что остальных тоже не убедит.
— Сэр, надеюсь, что это все-таки бродяги, — сказал Дом. — Потому что, если это не бродяги, тогда мы совершенно не знаем, что это и как с ним бороться.
— Придется приказать этим людям ловить рыбу на строго отведенных участках. — Хоффман, конечно, слышал последнюю фразу Дома. Он просто не хотел обсуждать этот вопрос на открытой частоте. — Успокойте их там. Возвращайтесь поскорее и готовьтесь применить свои дипломатические способности.
Яник пошевелился:
— То же самое произошло с нашим фрегатом. Столкновение, торпеда или мель — неизвестно. Плавать по морю стало вдруг опасно, а?
Мюллер покатал окурок сигары между большим и указательным пальцами. Казалось, она была нужна ему не для курения, а в качестве талисмана.
— Всегда можно оснастить пару катеров тралом и пошарить на дне, — произнес он. — Но сначала действительно хотелось бы узнать, с чем мы имеем дело.
Бэрд поднялся, оставил свой смертельный пазл и, раскачиваясь из стороны в сторону, вошел в рубку.
— Я нашел зуб, — сообщил он. — Человеческий коренной зуб.
