(Они еще не выделяли друг друга из толпы подростков, еще не открыли для себя любовь.)
Так и не стало в Глен-Финен настоящих колдуний. Об этом вспоминали скорее со вздохом, чем с облегчением. Иной раз трудно без них обойтись…
Падеж скота, кстати, тогда не остановился. Он лишил деревню такой части четвероногого имущества, что Мак-Лауды сочли для себя самым лучшим выходом угнать стадо у соседнего клана — Кабиргеймов из Мэйтленда.
И — закрутилось колесо…
Вчерашняя битва, по правде сказать, тоже была дальним отголоском того набега…
«Цепь наших поступков не только объединяет все сущее под небесами, но и сковывает его по рукам и ногам, как цепь от кандалов — галерника» — так говорила при жизни ведьма Гулли.
А еще так она говорила:
Чтобы волки серые
Не терзали по смерти
Плоть твою и кость твою -
Я помогу тебе!
Пела Элен Лебединая Шея заклинание, услышанное ею от колдуньи, и с каждым словом ей становилось все легче.
Как хорошо, что удосужилась она тогда запомнить:
Прочь, стрела эльфийская,
Гибель приносящая…
Да, конечно, этот Черный Воитель (или как там его называли?), ранивший Конана, не был человеком.
Был он из Сумеречного Народа — того, что скачет по холмам в ночи и играет на вересковых свирелях. Эльфы, гномы, феи…
Кем же еще ему быть?! Ведь нет иных племен, кроме людей и Порождений Сумерек. Иногда они даже бывают добры и мудры — но лучше не встречаться с ними смертному… Ну, ничего!
Ничего — против этого заклинания не устоит ни одно сумеречное ведовство! Оно — заклинание — тоже ведь из черной магии взято!
Будь ты ранен феями,
Будь ты ранен эльфами,
Будь ты ранен ведьмами -
Я помогу тебе…
И вдруг словно холодный смешок раздался над ухом Элен. И чужой голос заговорил с ней иными словами, в ином ритме, разрывая ткань заклинания, как рвет меч человеческое тело:
Народ издревле
по-всякому звал нас,
Но кем мы зачаты,
и чьи же мы чада,
Кто был нашим предком
из темных духов,
Как с ними бороться,
с созданиями Ночи,
И где их жилище -
не ведомо смертным…
Вот с кем, значит, столкнулась она… Вот кого попыталась остановить заклятьем!
Не Порождения Сумерек…
Порождения Ночи!
Если бы не этот холодный голос, напевший Элен неведомые строки…
Если…
Но не вышло. И не только у Элен — у многих возникла уверенность, что некая злая сила, засевшая в мертвом теле, только и ждала своего часа.
И заговорил люд о неком оборотне, превращающемся не в волка, а в адского воина-убийцу.
Якобы всякий, кому нанесет такой воин рану, превращается в его подобие — как приобретает волчий облик жертва укуса оборотня обыкновенного…
(Чуть ли не благом казался всем, уверовавшим в это, оборотень-волк — такой знакомый, привычный издавна…)
И…
…И когда Конана гнали из селенья, привязав руки к поперечному бревну, Элен бесновалась в первых рядах гонителей. Выкрикивая оскорбления, швыряла камни, требовала, чтобы принесли хворост и огниво…
Возможно, больше всего в ней бушевала гордость оскорбленной женщины. Отказался от нее — ушел к Сыновьям Ночи, будет теперь в далеком Нигде ласкать Темных дев…
Ей и самой мудрено было определить, что она домыслила самостоятельно, в ярости и испуге, что нашептали кумушки-подружки, а что…
Лишь тан Эйн Гусс остановил расправу. Хотя никакой он был не друг и не родственник. Родственник — на уровне клана, а друг — где же видано, чтобы тан мог быть другом вчерашнему мальчишке?
Да… Мудр был тан…
Мак-Лауд усмехнулся при мысли, что Эйн Гусс, сам о том не зная, спас своих сородичей от тяжелейшего шока. Если бы они и впрямь устроили ему аутодафе… Но их винить не в чем. Такова была бы реакция жителей любой средневековой деревушки.
Да и не только средневековой…
Но все же…
Все же знал Конан по меньшей мере двух женщин, которые поступили бы не так, как Элен.
А теперь, возможно, уже трех таких женщин он знал…
На Нью-Йорк опустилась ночь… Конан и Луиза спали, тесно прижавшись друг к другу.
И два меча лежали в изголовье кровати — так, чтобы можно было дотянуться до эфеса, едва пробудившись от внезапной тревоги.
Один — древнейший цвайхандер. А второй…
Именно на рукоять второго меча, прямо на украшающую ее морду дракона вдруг положил руку Мак-Лауд, беспокойно шевельнувшись во сне.
Но — не проснулся он. Может быть, слишком велика была усталость после недавнего боя — столь велика, что даже сила Воскрешения не до конца сумела ее снять…
А может — слишком мирно дышала рядом с ним девушка?
А в Лэрге был еще вечер, не ночь. Санчос де ла Лопес де Рамирес, прозванный в иной жизни Катаной, стоял перед стеклянной дверью ателье.
Час тому назад, когда он бесцельно шатался по улицам, с детской радостью смотря на машины, экраны телевизоров за стеклом витрин, сияние огней, — он услышал сзади смешок.
Человек, стоящий за его спиной, находился в состоянии весьма отдаленном от трезвого. Тем не менее он счел необходимым выставить вперед обвиняющий перст.
— Еще один металлист чертов… Совсем житья нет от них! — Перст его указывал даже не на самого Рамиреса, а на его одежду: камзол, бриджи, высокие сапоги — все это усыпано металлическими заклепками, пряжками, множеством тонких ремешков… — И не стыдно тебе в таком возрасте-то, папаша? Поди, шестой десяток уже идет…
Рамирес мало что понял — но вдруг осознал, насколько он инороден здесь в этом своем костюме, с обнаженной шпагой в руке…
И вспомнил, что не один прохожий бросал на него мимоходом косой взгляд…
— Благодарю вас, сударь. Почтительно благодарю, — он поклонился, прижав руку к сердцу. — Не будете ли вы столь добры сообщить мне, где бы я мог заказать одежду, подобающую…
Ему пришлось прерваться. Так как речь его оказала на блюстителя морали воздействие, сравнимое с ударом по темени.
Тот икнул и сел на землю.
Пожав плечами, Рамирес перешел на другую сторону улицы, где задал тот же вопрос немолодой даме.
У нее он имел куда больший успех…
И вот сейчас он уже протянул было руку к стеклянной двери — но рука замерла на полдороге.
Он что-то почувствовал…
Какую-то угрозу… Далекую, но от того не менее реальную.
И тут же снова в мозгу пробудился Зов…
Он не мог знать, что именно сейчас, далеко отсюда его друг и ученик перевернулся с живота на бок, нащупывая сквозь сон рукоятку меча.
Меча, принадлежавшего ранее ему, Рамиресу…
И уж тем более не мог знать, что оранжевые круги, словно след от пробившего водяную гладь камня, расплываются по небу ночного Нью-Йорка.
