не говорит ни слова, лишь встает и выходит из круга огня. Спустя пять минут возвращается с охапкой дров. Треск костра, уханье сов и шелест ветра в ветвях деревьев создает музыкальный фон для раздумий. Больше никто не разговаривает. Со стороны Вячеслава слышится похрапывание.
Я смотрю на ночное небо, думаю о доме, мечтаю о моменте возвращения. Как примут, когда узнают, что я не такой как все?
От этих дум зеленая тоска щемит грудь. Разболелась голова, я почти физически ощущаю, как при очередном стуке сердца кровь ударяет в висок. Тоска холодной рукой сжимает сердце и до того становится себя жалко, что даже плакать хочется. Так бы бросить всё и рвануть назад, к родителям. И пусть охотники сражаются с перевертнями, с берендеями, с кем только захотят… Что-то последнее время всё сильнее и явственнее прорисовываются эти мысли.
Вроде бы только сомкнул глаза, а за плечо уже трясут. Вячеслав.
– Тшш, – прислоняет он палец к губам, когда видит, что я собираюсь высказать своё мнение о такой ранней побудке. – Твоя очередь быть часовым, через два часа разбудишь охотницу.
Я сажусь возле костра, а Вячеслав ложится на мое место. Я оглядываю спящих.
Александр спит, подложив правую руку под голову. Зрачки перемещаются под веками. Как было написано в медицинской статье? Периоды быстрого и медленного сна? Значит, сейчас у него был быстрый сон, время, когда видят сновидения.
Интересно, что ему снилось? Битва с перевертнями или с берендеями?
Костерок трещит, ветер шумит, небо на востоке приобретает темно-бирюзовый цвет. Где-то около половины третьего. «Время чертей» – как называла этот период моя бабушка. Именно в это время черти разгуливают по земле свободно и влезают в головы людей, чтобы внушать им всяческие дурные мысли. Когда я ночевал у бабушки в деревне, то иногда просыпался ночью и терпел до утра, боясь сходить по малой нужде, пока не пропоют петухи.
Сейчас же ни петухов, ни кукушек, лишь изредка доносится гулкое уханье сов и хруст трущихся ветвей. Может, я позволил разыграться своей фантазии, но мне кажется, что мелькают два блеснувших огонька в кустах.
Волк? Один?
Вроде бы не пахнет, хотя дым от костра глушит любые запахи. Сколько я не вглядывался в глубину темнеющей тайги, сколько не вертел головой по сторонам – огоньки больше не появляются. Я уже подумываю обернуться берендеем и прошерстить близлежащие кусты, когда небо светлеет и из бирюзового переходит в желтоватый цвет. Цвет пошехонского сыра. От этой мысли бурчит в животе. Чтобы обмануть желудок, я жую сосновую иголку. Кисловатая слюна бежит по вкусовым сосочкам.
Ни с чем не сравнить утро в тайге. Бывало, я раньше просыпался на природе, на рыбалке, когда белые клочья тумана скользили по водной глади, а небо раскрашивалось причудливыми красками встающего солнца. Однако, это не могло сравниться с пробуждением суровой тайги. Недавно хмурые и насупленные деревья расправляют ветви, как боец, который разминает плечи перед битвой не на жизнь, а на смерть. Птицы несмело прочищают горло, ведь совы ещё не ушли с охоты.
Белые испарения комкаются в воздушное покрывало. Эта завеса идет по земле, кустам, обхватывает стволы деревьев. Этот туман очень похож на ту завесу из мультика «Ну, погоди!», которую Волк выпустил на сцену. В голове звучит мелодия песни Аллы Пугачевой.
– Я как айсберг в океане. Всё плывет в сплошном тумане…
– Эй, ты спишь, что ли? – шепот охотницы выдергивает меня из задумчивости.
Она сидит на лапнике и подкидывает веток в костер.
Когда только поднялась?
Я понимаю, что в самом деле задремал и провалился в одно из тех состояний, когда находишься между сном и явью. Яростно потираю уши, отгоняю прочь дрему и виновато опускаю голову.
– Ладно, я никому не скажу. Подкинь дровишек и буди остальных, по холодку будем выдвигаться, – шепчет охотница.
Она сноровисто приделывает котелок с вчерашней похлебкой над получившим свежую пищу огнем, вскоре по поляне ползет манящий запах. Желудок также урчит, нисколько не обманутый прожеванными сосновыми иглами. Ребята просыпаются с ворчанием медведей, выходящих из спячки.
Первые лучи солнца только касаются верхушек деревьев, когда охотница велит тушить костер и собираться в путь. Похлебка булькает внутри и требует прилечь и успокоиться, но тетя Маша железным голосом намекает, что она никого не держит. И снова начинается гонка…
День меняется ночью. За ночью вновь идет день. Трое суток в сплошном беге. Мы бежим так, что обгоняем ветер. Ночной дождь нимало не смущает. Никто не стонет. Я уже не думаю о возвращении – после стольких-то мучений…
«Ещё немного!» – звучит на каждом привале, и мы даем ещё немного.
Лопнувшие кеды уже у троих. Охотница каким-то образом ухитряется обходить сучки и по кочкам болот прыгает с элегантностью газели. Мы же перевязываем обувку оторванными лоскутами одежды. Мозоли проходят за ночь, но до ночи нужно ещё дожить.
Несколько раз до моих ноздрей доносится запах волка. Я видел, как принюхивается Вячеслав, но запах так далек, что непонятно к кому он относится: к хищнику или оборотню. Мы бежим…
– Стойте! – на третий день изнурительной гонки командует охотница.
Мы тут же останавливаемся. Руки на коленях, из горла вырывается сип. Глаза жжет от едкого пота. Уже не до красот, упасть бы и не вставать…
– Ещё немного? – шепчет Вячеслав. Сил на разговоры не остается, но не пошутить он не мог.
Я падаю в мягкий мох. Под коленями хлюпает небольшая лужица. Позади обширное болото, по которому пронеслось стадо бешенных лосей. Главное – встать именно туда, куда вставала нога охотницы. Как она угадывала направление – непонятно.
Чахлые березки и высокая осока ростут на небольшом луге впереди. Охотница застывает как гончая в стойке. Она протягивает руку назад, и Александр без вопросов подает ей пустышку.
Охотница даже не запыхалась. Я же щупаю сдувшийся живот. Кто-то мучает себя диетами и спортзалом в надежде похудеть, этих бы людей сюда – сразу бы раздумали терять вес.
– Они недалеко, я их чую. Но рядом целая армия перевертней, передвигаемся со всевозможной предосторожностью…
– Тетя Маша, они живы? – выдавливает из себя Александр.
Он не показывает, как ему трудно держать ритм бега. А ведь на протезе далеко не убежишь. Но он бежал. Я видел, как кривилось скуластое лицо на привалах, когда отстегивал медное оружие и растирал горящую култышку. Вида старался не показывать, но ясно и без слов. Я забрал его вещмешок и теперь в спину ритмично стучится ребро арбалета.
– Да, живы. Идем след в след. Тут запах идет незнакомый. Держи иглы наготове, – она
