Отряд понемногу забирал к горам, удаляясь от побережья. Беженцы проехали узким каньоном, отвесные стены которого почти смыкались в вышине, порождая гулкое эхо, и выехали на травянистый склон. Склон плавно понижался, спускаясь в долину, по которой вилась река, до того спокойная, что казалась зеркалом, уложенным в траву извилистой лентой. А за рекой вставал угрюмый, темный бор.
Запретный лес.
Его деревья почти смыкали стволы, вознося кроны на сто, на двести метров вверх. Плотная масса листвы плохо пропускала солнечный свет, и земля под деревьями была сырой и голой – ни травинки, ни былинки. Только кое-где по ней пыжились мхи, белые и нежно-розовые, да вздувались чудовищные грибы в обхват.
– Грибницы обходить! – разнесся гулкий приказ Зесса. – Не то пыльцы ядовитой наглотаетесь, майся с вами потом.
Долгоноги, видимо, знали опасную привычку грибов и осторожно обходили маслянисто блестящие вздутия. А вот кое-кто не уберегся – справа, из-за деревьев донеслось: «Куок!» Давид успел заметить, как под весом руума продавливается шляпка шаровидного гриба, а в следующую секунду раздался хлопок и туча мельчайшей коричневой пыли всклубилась фугасом.
– Вот зараза! Ходу!
Трапперы прибавили прыти долгоногам, да те и сами торопились уйти от удушливого облака.
– Я однажды вдохнул эту гадость, – поделился опытом Зогг. – Неделю глотать не мог! Все горло в волдырях, болит, а в груди – будто кто дерет тебя когтями по живому!
Давид ехал и оглядывался. В лесу стояла полная тишина, если не считать глухого тюпанья копыт, и это казалось зловещим, взводило нервы. Поэтому, когда вдали, за деревьями поднялся тоскливый жуткий вой, Виштальский вздрогнул.
– Это еще что за хрень?
– Панцирники, – ответил со знанием дела Зесс. – Если повстречаешь одного, не бойся. Если их двое – не упускай парочку из виду. А если соберется трое. Всё, это уже стая. Пока не перебьешь – не отвяжутся.
– Нас тут полста человек, – вступил в разговор Лосс.
– Да хоть полтыщи. Если панцирников наберется хотя бы с десяток, они нападут на нас обязательно. У них страха нет!
Бронированные твари, величиной с волка или кабана, показались на краю обширной полянки, где было непривычно светло, хотя небо уже налилось темно-розовым – близился вечер. Каждую тварь сковывал панцирь из роговых пластинок, он покрывал спину, бока и верх головы – большой сплюснутой башки, с широкой лягушачьей пастью. Тонкие лапы состояли из костей, суставов, жил и темной блестящей кожи, неприятно походя на ноги звериного скелета.
Панцирных бестий было пятеро или шестеро. Они безмолвно стояли в тени деревьев, смотрели на людей и не шевелились, только пасти раззевали, словно демонстрируя дуги острейших зубов.
– Будто капканы на сааха, – пробормотал Зогг.
– Если кинутся, – тихо сказал незнакомый Давиду траппер с ожогом на левой щеке, – стреляйте в пасть! Спину не пробьешь.
Неожиданно один из панцирников бросился на людей. Он бежал ровно, по прямой, и на его дороге оказался Давид. «И как ему в пасть бить, – мелькнуло у Виштальского, – когда он свою дурацкую плоскую головешку опустил к самой земле?!»
Зогг заорал, выхватывая арбалет, звонко тренькнула тетива. Мимо! И тут не сплоховал долгоног, оседланный Давидом. Яростно фыркая, скакун поднялся на дыбки и опустил передние ноги на спину подбегавшему панцирнику, придавливая того к земле.
Тот крякнул. Сквозь шум и гам явственно пробился хруст – словно разделывали гигантского рака. Разошедшийся долгоног снова взвился и опять обрушил удар копыт на распластанного хищника. Но тому хватило и одного раза.
– Повезло тебе! – крикнул Зогг. – Степная порода! Крак – и нету!
– Да уж… – пробормотал растерянный Давид.
Воинственно фыркая, долгоног припустил с места в карьер. Пятеро панцирников проводили его взглядами – они так и не двинулись с места.
Ближе к вечеру лес стал редеть. Огромные растения, не очень толстые, но длины чрезвычайной, лежали вповалку, корнями в одну сторону, хлыстом ствола в другую – как на месте падения Тунгусского метеорита. Самые прочные из деревьев сломались посередине и торчали столбами-обрубками. Зато моховища заняли все место под солнцем, вымахивая по колено. Попер вверх и подлесок – молоденькие деревца с овальными листьями-опахалами.
– Пришли, – сказал Зесс голосом чужим и напряженным. – Станем здесь лагерем, на ночь глядя идти опасно.
– Да чего там… – проворчал кто-то.
– А ты представь, – резко сказал Зесс, – что ты впервые в жизни вышел к болоту и никогда раньше не видел его. Тот, кто знает, пройдет по болотине, не замочив ног, а ты потонешь в первой же топи!
– Там что, болото? – удивился тот же голос.
– Там – хуже.
Вскоре возвышенное место близ опушки леса было обжито. Разгорелись костры, а дежурные разложили вокруг становища сухие листья – никто не пройдет незамеченным: наступит и обязательно хрустнет. Усталые люди, кое-как утолив голод сухариками и водой из фляжек, заворачивались в одеяла и укладывались спать – на мхах было мягко лежать.
Багровое закатное небо истекло кровью и почернело, запеклось. Был тот час, когда ни одна из лун Маран-им еще не взошла, и только звезды освещали землю.
Давид прилег с краю – темное пространство впереди, где и была цель похода, открывалось ему целиком. Странно, но горизонт был светел, четко оконтуривая гряду холмов. На их черном фоне медленно двигалась цепочка огоньков. Они мерцали, словно раздуваемые ветром, и больше всего напоминали шествие факельщиков.
– Очень плохое место, – сказал за спиною Давида Зесс, – злое место. Когда Творцы покинули Маран-им, пришли Чужие, желая забрать весь мир себе. Не получилось, сгинули Чужие.
– Их выгнали? Кто?
– Не знаю. Уж очень давно это было. Ладно, Тавита, спи. Завтра рано вставать.
Рано утром Давид проснулся, словно от крика. Но никто не кричал. Тишина стояла над лагерем. У погасших костров дремали часовые, редкий туман стелился пеленой, из него, как из снега, торчали обрубки деревьев.
Виштальский живо оделся, обулся и скатал одеяло. Было свежо, начинался рассвет. Не совсем так. Вставала заря – лиловая, и не на востоке, а на севере. Фиолетовые сполохи разгорались над холмами, освещая склоны всеми оттенками сиреневого, а промоины затягивая черными тенями.
– Джанк… – пробормотал Давид.
Джанки и на Земле встречались, но были очень старыми, их только по приборам и можно было найти. Зато на других планетах отыскивали «свежие» аномалии. «Джанк» по-английски означает «свалка, мусорка». У первых колонистов внешних миров тоже хватало таких – валили в кучу отжившую свое кибертехнику и отработанную органику, бытовые отходы – всё что ни попадя. А потом стыдливо рекультивировали испоганенный уголок природы. Чужие не отставали от хомо – выбрасывали лишнее, ненужное, вредное. Устраивали джанки. Самыми опасными считались джанки таоте – там даже почва структуру меняла, становясь то кристаллической, то аморфной, а уж помои оказывались для хомо просто убийственными – радиоактивными и мутагенными.
