Внутри очага на угольях стоит половина большой жестяной консервной банки, наполненная кипятком. Края у банки опасно зазубрены — можно здорово порезаться. В кипятке настаивается пригоршня сосновых почек.
— Чай завариваете? — интересуюсь я.
— Да вот, честно говоря, сами не знаем, что делаем. Я видела несколько лет назад, как кто-то заваривал сосновые почки на Голодных играх. По крайней мере, я так думаю, что это были сосновые почки, — смущённо говорит Сатин.
Дистрикт 8, насколько мне помнится, — это безобразный, загаженный мегаполис, многочисленные промышленные предприятия загрязяют воздух отвратительным вонючим дымом. Люди живут в обветшалых многоквартирных домах, нигде ни пучка зелени. Просто чудо, что эти двое до сих пор не окочурились. Они же отродясь живой природы не видали. Откуда им знать, как выжить в лесу!
— Припасы кончились?
Бонни кивает.
— Мы взяли, что могли, но у нас и было-то — кот наплакал. Продукты давно уже страшный дефицит. — Дрожь в её голосе уничтожает последние остатки моих сомнений. Передо мной всего лишь изголодавшаяся больная девочка, пытающаяся вырваться из лап Капитолия.
— Считайте, сегодня вам дико повезло, — говорю я, бросая свою охотничью сумку на пол. Народ дистрикта голодает, а у нас пока ещё всего полно, даже больше, чем нам надо. Так что я понемногу раздаю — то туда, то сюда. Конечно, у меня свои приоритеты: семья Гейла, Сальная Сэй, ещё кое-кто из бывших завсегдатаев Котла... Моя мать тоже помогает другим, в основном, своим пациентам. Сегодня утром я намеренно набила свою сумку под самую завязку: мать, конечно же, заметит, что запасы в кладовке изрядно потрёпаны, и решит, что её дочь пустилась в обход голодающих. Таким образом я обеспечила себе достаточно времени на поход к озеру, и мать не будет беспокоиться, куда я пропала. Я собиралась раздать свои припасы вечером, по дороге домой, но теперь ясно, что все они останутся здесь.
Я вытаскиваю из сумки две свежие булки с запечённым в их верхнюю корочку слоем сыра. У нас они не переводятся с тех пор, как Пит узнал, что я до них большая охотница. Бросаю одну из них Сатин, а другую аккуратно кладу на колени Бонни, понимая, что ей сейчас, наверно, трудно будет словить что-то на лету. Не хватало ещё, чтобы еда угодила в огонь!
— Ой! — вскрикивает Бонни. — Неужели это всё мне?!
В груди у меня словно что-то переворачивается — я слышу другой голос, голос Руты. Там, на арене. Когда я дала ей ножку грусёнка, она сказала: «Ой, а мне одной никогда раньше не доставалась целая ножка!» Изголодавшийся человек не в состоянии так сразу поверить своему счастью.
— Да, ешь давай, — говорю. Бонни держит булку так, будто боится, что та сейчас растает в воздухе, а потом принимается терзать её зубами и глотает не разжёвывая, не в силах сдержаться. — Ты лучше жуй как следует, не то подавишься.
Бонни кивает и пытается есть помедленнее. Знаю, как это трудно, когда ты так оголодал.
— Думаю, ваш чай готов. — Я вытаскиваю банку из угольев. Сатин вынимает из рюкзака две оловянные кружки, я наливаю в них чай и ставлю банку на пол, остывать. Они с Бонни садятся рядом, едят, дуют на чай и потихоньку, чтобы не обжечься, потягивают его маленькими глотками. Я в это время развожу огонь пожарче. Жду, пока они тщательно не оближут каждый палец, и спрашиваю:
— Так что с вами произшло?
И они принимаются рассказывать.
С тех пор, как закончились последние Голодные игры, недовольство в Восьмом дистрикте всё росло и росло. До известной степени, Восьмой, обеспечивающий тканями весь Панем, всегда был неспокоен. Но теперь одних разговоров стало мало, и было решено, что пора от слов переходить к делу. Текстильное производство — довольно шумное, уследить за разговорами практически невозможно: за грохотом машин трудновато подслушать слова, нашёптываемые прямо в ухо.
Сатин преподавала в школе, Бонни была её ученицей. Когда учебный день заканчивался, обе они отрабатывали ещё и черырёхчасовую смену на фабрике, специализировавшейся на изготовлении униформы для миротворцев. Несколько месяцев потребовалось Бонни, работавшей на складе предварительного контроля, чтобы раздобыть два комплекта униформы, собирая их по частям — там сапог, здесь брюки... Униформа предназначалась для Сатин и её мужа: как только восстание начнётся, весть о нём будет необходимо распространить за пределы Восьмого. Если в восстании примут участие и другие дистрикты — вот тогда можно будет рассчитывать на успех.
В тот день, когда мы с Питом выступали перед жителями Восьмого дистрикта, было проведено что-то вроде генеральной репетиции. Народ на площади расположился организованными группами, рядом с теми зданиями, которые подлежали захвату в начале восстания. В их число входили центры управления дистриктом: Дом правосудия, главный штаб миротворцев, главпочтамт — все они располагались на площади. Другими объектами особого внимания были железная дорога, зернохранилище, электростанция и склад боеприпасов.
В вечер моей помолвки, тот самый, когда Питер под направленными на нас камерами опустился на колено и в который раз признался в своей немеркнущей любви, в Восьмом дистрикте началось восстание. Прикрытие было идеальное. Наше интервью с Цезарем Фликкерманом было обязательным к просмотру. Это дало людям Дистрикта 8 повод, не вызывая подозрений властей, большим числом выйти на улицы, собраться на главной площади или в центрах многочисленных пригородов — чтобы смотреть интервью на установленных там экранах. Таким образом, все были на своих местах точно к назначенному часу — в восемь вечера. Лица закрыли масками, и преисподняя разверзлась.
Застигнутые врасплох и ошеломлённые численным превосходством, миротворцы поначалу были опрокинуты наступающими массами. Почтамт, зернохранилище, электростанция были сразу же захвачены. Оружие погибших миротворцев переходило в руки повстанцев. Все надеялись, что происходящее — не просто безумная затея отчаявшихся людей, что если донести весть о восстании до других дистриктов, то свержение правящего режима станет реальностью.
Ответная акция Капитолия не заставила себя ждать. Миротворцы стали прибывать тысячами. Планолёты дотла разбомбили опорные пункты повстанцев. В воцарившемся кровавом хаосе всё, что можно было попытаться сделать — это добраться домой живым. Менее чем через сорок восемь часов город вновь оказался под властью Капитолия. Затем последовали репрессии. В течение недели не было поставок продовольствия и угля, всем было запрещено покидать свои дома. Единственное, что показывали телевизоры — это казнь предполагаемых зачинщиков — их повесили на главной площади. Потом, в один прекрасный вечер, когда весь дистрикт оказался на грани голодной смерти, пришёл приказ вернуться к обычному распорядку жизни.
