— Ту панихиду Дамаскин написал на смерть своего лучшего друга. И больше не писал ничего.
— Да-да, почтеннейший, вот ведь как случается… Вот и у Ксюши нашей бывают срывы. Не сдержалась, бедненькая, и из постоянного мощнейшего энергетика-репеллента вдруг на короткое время сделалась столь же мощным биоэнергетическим антрактантом. Вот к ней и полетели, хоть она и не переносит. Терпеть просто не может…
Не любит он новых словечек. Заморских названий. Сморчок старый. Здорово, как он мне ненавязчиво о каждом накапал.
— Что могут хотеть от столь неординарных людей люди вполне ординарные, но к власти приближенные? Знаний. Приемов. Воздействий. — Кузьмич внимательно вглядывался в шар.
— У них получается?
— С чего бы это у них получилось? Они ж ординарные. Что у них есть? Власть. Деньги. И все.
— Скотт Фицджеральд однажды написал: «Богатые не похожи на нас с вами». На что ему было сказано весьма просто: «Ага, у них денег больше», А я от себя добавлю: и пристукнуть могут.
— Что вы, почтеннейший, кто же будет рубить голову курочке, про которую точно известно, что рано или поздно принесет золотое яичко. Что сейчас не несется — просто не сезон. Или корм не тот, или мало его. Убедительно?
— Убедительно. Я даже не хочу вспоминать о пользе лечебных диет вплоть до голодания, которые нам тут могут устроить. Или не могут?
— Как вы недоверчивы. Не стоит тревожиться, право. Живите одним днем, не задумывайтесь о будущем, вот и будет на душе спокойней.
Странно, но Кузьмич напомнил мне Правдивого сейчас. «Сегодня к Воротам не вызвали, живи и радуйся». Что-то в этом роде он мне посоветовал. Засунуть свой язык себе… В общем, не странно ничуть, это, похоже, культивируемый в Крольчатнике императив. Модус вивенди. При том, что все понимают, что — только на словах.
Кузьмич любезно проводил до самого порога, так что глазами рыскать по сторонам получалось не очень. Но особый вид чистенького стариковского уюта заметен в каждой мелочи. Как стоят тапки, как висит зонт с толстой роговой рукоятью. И запах такой бывает в квартирах стариков. Еще одна загадка. Насколько я могу судить, одинокие старые люди совсем не так опрятны. У Кузьмича кто-то наводит порядок?
— Да, мы тут люди немножечко странные, — сказал я. — На обычный просвещенный взгляд. Какие-то непонятности вокруг нас происходят. Ладно бы попросту — показали тебе фотографию, ты лобик поморщил, пассы поделал, чертей погонял — нате вам, информация: труп находится там-то и там-то, преступник тот-то и тот-то, деньги и ценности зарыты под старой избой, как войдешь, направо семь шагов. — Я хотел, чтобы последнее слово осталось за мной. — Всем все понятно, даже браткам в кожанах. Экстрасенс, магия, в разряде объявлений под рубрикой «Разное», вход за углом, плата по таксе, такса сто баков. Так ведь нет же…
— Именно, почтеннейший, именно. Странные люди. Вот у красавицы нашей Ларисы потолок зачем-то мягким покрытием обит. Как в «мягких комнатах» в желтом доме. Отчего-то не стены, не пол, а только потолок… Вы что-то о гороскопах спрашивали? Вы сами-то не Близнец ли, почтеннейший? А то ведь я, признаться, магические Таро на вас раскинул. Ну, доброй ночи, почтеннейший. Хотя какая ночь, утро на дворе.
На совсем светлом небе готовились спрятаться последние звезды. Апельсинная долька поблекла в вышине. Лев свесил лапу с мерцающим Регулом в когтях. Я разулся и пошел босиком, неся мокрые кроссовки. И кажется, не дорос еще с Кузьмичом в хитром змействе тягаться. Как и Наташа Наша, Кузьмич, похоже, получил от нашего разговора больше, чем я. С Наташей, тогда в столовой, у меня тоже было это чувство. А не удержался Кузьмич, в лучших традициях Крольчатника отлил пулю. Завернул поганку. Благородные звери у Киплинга употребляли эвфемизм: «Сказал то, чего нет». Или не у Киплинга, не суть. Как, спрашивается, он мог раскидывать Таро на меня, если подснимал не я и карту-сигнификатор вытаскивал не я. И вообще основным в магии Таро является сенситивный контакт желающего узнать судьбу и гадальщика. И тасовать должен был я. Я дошел до своего четвертого номера. Ступни леденило от росы. За спиной раздался множественный треск и скрип, шум многих падающих веток. Я оглянулся так быстро, что едва устоял на ногах. Увиденное напрочь выбило у меня мысли о домашних магических забавах с картинками.
* * *
Человек десять подростков играли в «килу». «Кила» — это небольшой тряпочный мячик, который делается из нескольких свернутых старых носков, а сверху для прочности засовывается в обрезок женских колготок. «Килу», у нее, впрочем, есть и другие названия, пасовали ногами, вставши в круг, и надо было не уронить. Вокруг шумели фонтаны, потоки машин, светя рубиновыми огнями, двигались с Моховой на Тверскую и вверх по Охотному ряду. От множества фонарей площадь, приподнявшуюся перед старым Манежем, над бывшей 60-летия Октября, было видно, как днем. Прилетевший звон курантов возвестил о полуночи, но народу не убавлялось. Все лавочки были заняты компаниями, мраморные фонтанные ограды облеплены парнями и девушками. Пили, пели, смеялись, звенели гитарами. Банки из-под пива и колы гремели под ногами, пластиковые бутылки и оберточный мусор лезли из пакетов в бессчетных мусорных бачках. Вился дым сигарет, попахивало «травкой». На ближайшей лавочке отвернувшийся в сторону парнишка в джинсовой куртке быстро скрутил купюру на манер папиросной гильзы, высыпал на подставленный кулак белого порошку и втянул попеременно ноздрями через бумажку. Откинулся, закрыв блаженно глаза. Черноволосая миниатюрная девушка в их компании показала на него пальцем через плечо, все засмеялись.
Вынимая под свист остальных в который раз угодившую в фонтан мокрую «килу», парень в лихо заломленной козырьком назад черной суконной кепке показал глазами на мужчину, который расположился на лавочке, стоящей спиной к огромной вытяжной тумбе, через которую снизу, с трех подземных этажей поднимался теплый воздух. Светловолосый, широкоплечий, в летнем бежевом костюме с искрой, он сидел здесь уже почти час, небрежно наблюдая за игрой подростков, лениво поглядывая по сторонам на отдыхающую, гудящую вечернюю молодежь. Один раз он закурил, и приметливый игрок в кепке увидел, как на крышке желтого металлического — золотого, что ль? — портсигара полыхнул ярким огнем сверкающий треугольник. Отчего-то, несмотря на столпотворение, которое, впрочем, было здесь делом обычным, на лавочку к мужчине никто не присаживался. В летнем душном вечере он оставался один среди людей. В крупной руке появились четки из желтых же металлических шариков. Игрок в кепке просто еще мало видел этого густого жирного блеска, не то сразу бы догадался, что и перебираемые, тихо пощелкивающие шарики сделаны из настоящего червонного золота. Приятель игрока, в длинной клетчатой рубахе навыпуск пожал плечами и состроил физиономию, означавшую «Да ну его!..». Донесся через зубчатую стену одинокий мелодичный удар — Спасская башня отбила четверть первого.
