Александр Зорич - Стальной лабиринт

— Может, и не зрелищно. Зато эффективно. Р-раз — и нету человека… В смысле — любителя. — Растов недобро усмехнулся.

А потом они выпили еще. И опять заговорили «о личном». Но на сей раз — о личном в Новогеоргиевске.

Глаза Нины вновь заблестели. Но теперь — блеском естествоиспытательницы.

— А вот недавно за мной начал ухаживать прапорщик Хрумкин, такой представительный… Я, воспользовавшись служебным положением, глянула его личное дело. Окончил восемь классов, потом работал помощником техника на каком-то космодроме, далее — срочная служба, за ней — сверхсрочная. Старше меня на четыре с половиной года… В общем, ухаживает.

— А ты?

— А я… посылаю его на йух.

— Почему это, интересно? — сочась сарказмом, спросил Константин, известие о прапорщике неожиданно больно задело его, ведь, в отличие от со всех сторон ненормального и даже зловещего Ивана Сергеевича, Хрумкин имел место в настоящем, а не в прошлом. — Конечно, прапорщик и военюрист — это попахивает мезальянсом. Но не таким вызывающим, как многие другие мезальянсы, о которых мне известно.

Нина остановилась. Взглянула на свою тарелку с остатками яблочного пирога этак рассеяно. И, глядя куда-то под стол, на острые носки своих модельных туфель на каблучке-копытце, выпалила:

— Не могу я, Костя! Не могу с замдиректора Фармакологии и Медицинской Техники Российской Директории, а именно такую должность занимал Иван Сергеевич, на прапорщика, пусть даже тысячу раз хорошего человека, переключиться! Не получается у меня! Вот и выходит странная штука: приехала сюда, чтобы подлечиться от снобизма. А получилось — в своей болезни закоренела. — Нина опрокинула рюмку ликера, поставленную перед ней предельно предупредительным пожилым официантом, и примолкла.

— Выше нос, Нинок! Ведь сейчас ты обедаешь не с прапорщиком Хрумкиным, а с сыном Сопредседателя Совета Директоров Российской Директории товарища Растова! — последние слова Константин произнес с наигранным пафосом, в котором было что-то Мончегорское, заполярное. И тотчас во все легкие расхохотался, да так, что посетители из-за соседних столиков (кафе понемногу наполнилось) стали на них оглядываться.

Нина подарила Константину затравленную улыбку.

— Этот факт — ну, о сыне Сопредседателя Растова — он гладит пупырчатую гидру моего снобизма по ее скользкому и холодному брюшку, — заключила военюрист Белкина.

В этот момент Растову больше всего на свете хотелось поцеловать ее и обнять, такую остроумную и такую бедняжку. Но он, конечно, сдержался.

— Скажи, Нина, — Растов вдруг вновь посерьезнел. — У тебя кто-нибудь есть? Ну, кроме прапорщика Хрумкина?

— У меня? — Нина испуганно отпрянула. — Нет… А у тебя?

— И у меня.

Договорились встретиться еще через три дня, девятого января.

— Нинок, нас с тобой ждет кегельбан… Любимое развлечение подростков, которыми мы в глубине своей души, я уверен, все еще являемся! — провозвестил раскрасневшийся от ожиданий — ведь все складывается так здорово — Растов, стоя на крыльце Нининого подъезда, притом уже во второй раз!

Счастье распирало его сердце.

Распирало.

По-настоящему.

Так радостно — притом одновременно и животной радостью, и радостью небесной — никогда ему раньше не бывало: ни с Беатой, ни с Алишей, ни с Евой, ни с теми многочисленными неопределимыми теперь женщинами, которых было так много и как будто не было совсем.

— Кегельбан… А что? Если в рамках программы «долой снобизм», то это хорошо придумано! Девятого января у меня как раз вечером йога отменилась, даже сачковать тренировку не придется.

Но девятого января 2622 года началась война.

Новогеоргиевск бомбили. Горел и взорвался прямо на космодроме линкор «Украина».

Клоны высадили торопливый и многолюдный десант.

Батальон Растова, поднятый по тревоге, ломая многострадальный забор части, выехал во чисто поле…

В общем, было уже совсем-совсем не до кегельбана.

Растов даже не смог дозвониться Нине, чтобы сказать ей «извини». Связь, конечно, не работала.

С середины января дивизия окончательно ушла в джунгли.

Сотни бронированных машин растворились под пологом трехъярусной листвы, зашхерились в капониры, заползли под многометровый слой бревен и земли.

Рассредоточение было произведено на огромной площади с мастерством, достойным удивления. А все потому, что комдив Святцев за последние предвоенные месяцы многократно гонял танки маршем по джунглям, инженерный батальон заставил рубить новые и расчищать старые просеки, а военных топографов — скрупулезнейше обновить все карты лесного района.

Теперь, чтобы выбить дивизию с воздуха, клонам требовались тысячи вылетов дефицитных штурмовиков «Кара», сотни боевых стрельб фрегатов с многоцелевыми ракетными комплексами «Барака».

Не испытывай Фармандехи-йе Колль — верховное командование Конкордии — острого дефицита в средствах, джунгли были бы вычищены от бойцов 4-й танковой дивизии за неделю.

Но даже со своими скромными двумя штурмовыми полками и тремя фрегатами новоназначенный клонский комендант Грозного Наур Дардан Хорезми смог бы подавить всякую активность соединения полковника Святцева недели за три.

Смог бы.

Но на чашу весов со стороны Российской Директории были брошены четыре атомные субмарины противокосмической обороны — «Иван Калита», «Юрий Долгорукий», «Мстислав Великий» и «Владимир Мономах».

Когда отряд Растова распатронил «Инженерный замок», Наур Дардан Хорезми пришел в неописуемую ярость. И даже страшно себе представить, во что вылилась бы эта ярость, если бы комендант узнал, что, воспользовавшись дырой в радарном поле, российские «Андромеды» подвезли «Ивану Калите» сотоварищи дальнобойные ракеты «Зенит». Каковыми «Зенитами» и были сбиты за последующую неделю шесть клонских флуггеров, а также тяжело поврежден фрегат «Бэджад Саванэ».

Оспорив клонское воздушное господство, субмарины ПКО открыли дорогу «Андромедам» не только на свои радушные палубы, но и на лесные посадочные площадки.

«Андромеды» доставили тысячу тонн боеприпасов, еды, медикаментов. А обратными рейсами вывезли раненых и гражданских.

…Первым же рейсом «Андромеда» забрала у Растова Нину.

На прощание у них было всего-то полчаса, которые надо было потратить с толком.