– А этот трамвай от чего помогает? – спросил я.
– В каком смысле?
– Ну, лечит то есть?
– Ни от чего. Просто трамвай. Не лечебный. Ага.
– Трамваи только праведников лечат, наверное, – сказала Алиса. – А я не праведница. К тому же у меня ничего не болит. Только волосы иногда. Но я маслом натираюсь. А у тебя? Что болит?
– Все, – ответил я.
Действительно, у меня все болело. К семнадцати годам я переболел всем, чем только может у нас человек переболеть, даже слепым был однажды. Отправился как-то в лес за грибами, иду-иду, смотрю – гриб, хотел сорвать, а из-за гриба этого жучок выскочил, длинный, синий, да как мне в глаза плюнет каким-то поганством. И жучок-то мелкий такой, ни до ни после никто таких не встречал, а я полтора месяца не смотрел. Правда, провел их с большой пользой – карабин учился заряжать, да на слух стрелять.
– Какой больной, – усмехнулась Алиса. – Зачем тогда сюда заявился, уродец? Какая тебе невеста, а, Калич?
Я хотел ей сказать, чтобы она на себя посмотрела, подумаешь, тоже мне, Алиса в Стране чудес, но она вдруг сказала сама:
– «Регись» – это значит «берегись». Так в туннелях часто пишут всякое, предупреждают. Там или провал, или костыли… не знаю. Или шахтер.
– Надпись новая, – сказал я.
– С чего ты решил?
– Краской написано было. Потеки сохранились.
Алиса задумалась.
– Это от радио? – спросил я.
– Что от радио?
– Ну, эти все? Шахтеры? Слизни? Другие всякие… С чего оно вдруг завелось-то? Раньше ведь не было, да?
– При чем тут радио? – пожала плечами Алиса. – Какое… А, ты о радиации, что ли?
Я кивнул.
Алиса сунула руку в глубину своего костюма и сняла с шеи тяжелый блестящий цилиндр.
– Дозиметр, – пояснила Алиса. – Если влетаешь в грязь, то он начинает пищать. У меня два раз пищал, да и то только в центре. Тут все чисто, как в прачечной.
– Почему тогда все это? Страшное? От моря?
– От какого моря? Ты что, рыбец?
– Внизу море ведь…
Алиса опять принялась хохотать.
– Какое море?! Ну, ты, Калич, вообще! Это все от… Да какая разница? Даже мой папа не помнит, как по-другому было. Зато китайцев помнит – они тут везде в три слоя валялись. Слушай, солнце уже садится, давай на ночлег. Вы в своем Рыбинске как ночуете?
Я огляделся. В трамвае ночевать не хотелось, лезть в метро тоже.
– Ах, вспомнила – у тебя же лопата! Вы ее не мечете, вы ею закапываетесь!
Алиса запрыгала, выставив глаза.
– Давай, покажи! Покажи, как закапываешься!
– А ты как будешь? Ты не закапываешься, что ли? Просто так и спишь?
Алиса выпрыгнула из вагона наружу, я выбрел за ней.
– Нет, конечно, – ответила Алиса. – Мы не из Рыбинска, мы в нору сигаем, мы по-простому. Вот так
Алиса что-то сделала, я не понял, что, только что передо мной стояла красивая девушка в странном костюме – и вот вместо этой девушки лежала куча мусора. Совершенно обычного хлама.
– Ну, как? – спросила из глубины Алиса.
– Ничего.
Я снял с пояса лопатку, вытряхнул из рукояти щуп и принялся искать место. Под тонким слоем почвы твердел асфальт. Я тыкал щупом, смещаясь ближе к стене дома.
– Правее, – показала пальцем Алиса. – Там трава зеленее.
Я взял правее и почти сразу наткнулся на кости. Срезал верхний слой. Кости. Белые и много, впритык
– Это китайцы, наверное, – сказала Алиса. – Когда китайское бешенство началось, их уже никто не закапывал, так и валялись, врастали в землю. Говорят, что китайцев так много было, что человек, если бы захотел, не смог бы посмотреть им всем в лицо, жизни не хватило бы.
Зачем тратить жизнь на то, чтобы смотреть в лицо китайцам?
Я взял еще правее, и еще, и в двух местах под почвой попадались мне китайцы.
– Говорят, что раньше народу тут было сто миллионов почти, – болтала Алиса. – Куда ни посмотри, везде люди идут и идут. А потом вымерли все. Весь город на костях. Когда бешенство началось, некоторые спасались за железными дверями, думали, что они самые умные. Воды брали, еды, а бешенство через стены проникало. Забираешься в такое жилье, а там они все и сидят вдоль…
Наконец китайцев не оказалось, и лопата вошла в почву легко, на всю длину лезвия. Я наметил контур и стал подрезать дерн. Дерн стоит снимать аккуратно – потом он должен лечь обратно и не выделяться. Это самая ответственная операция.
– … А я так считаю, что просто время кончилось, – размышляла Алиса. – Не вообще время, а наше именно. Людское. Вот раньше, говорят, никаких мреков не было. Только люди были. Одни белые, другие желтые, третьи вообще черные, но все равно люди. А сейчас? Мрек тебя сожрет и не заметит. Все сожрут, мы вкусные…
Подкопал дерн. Отвязал от рюкзака спальник, вытащил из чехла овальный кусок гибкого пластика в мой рост. Пластик такой очень ценен, найти его получается редко, раньше из него делали самолеты. Хорош он тем, что гибок и тверд одновременно, а еще тем, что кромки его можно легко затачивать.
Расправил пластик и не спеша, равномерными тычками стал загонять его под дерн, стараясь держать чуть вогнуто, как плоский совок Чтобы обрезать его не только по контуру, но и снизу. Работа сложная, кропотливая.
– … Сначала Волной всех перетопило. Но человеки – они же как тараканы, дыхание задерживать умеют. Ты умеешь?
– На пять минут, – признался я.
– Вот видишь. Вот не все и потонули – дыхание задержали. Тогда на них другое напустилось. Рубцы всякие, големы – да всех и не сосчитаешь. А нового сколько появляется? Только к одному
привыкнешь – как другое что-то, то выпь, то попрыгун. У вас в Рыбинске попрыгун есть?
– Нет.
Я погрузил пластик на всю длину. Вытряхнул из чехла специальный кривой нож из мягкого железа – для подрезания краев. Здесь тоже надо работать тщательно, и нож должен быть острый и гнучий, следы его работы не должны просматриваться сверху.
– Прыгун – это смерть, – Алиса плюнула. – А на западе? Там еще страшнее. Некоторые пробовали… Знаешь, что там?
– Что?
Надо было снять дерн, я перехватился поудобнее и стал сворачивать его вместе с пластиком. Свернув, придавил камнем. Открылась земля. Черная, с мелкими корнями, с обрывками червей и жирных белых личинок. Личинок следовало выбрать, неизвестно совершенно – что это тут за личинки, какой породы, жва- лы во всяком случае вполне жвальные, не хотелось бы, чтобы во время ночевки они решили меня попробовать.
Вытащил из спального набора заточенную медную проволоку длиной в полтора метра, начал собирать на проволоку гусениц и на всякий случай даже их обрывки. Собирал тщательно, ворошил землю, насаживал. Через минуту в руках у меня мерзко шевелилось живое кольцо, я свернул концы проволоки жгутом.