Дежурный заорал в дверь, а потом ворвался на кухню и озабоченно и тревожно передал слово в слово. Бадья купился.
– Валера, блин! Чо молчишь? Срочно к шефу! Он сказал, бегом! Бросай все! Да не тормози, там чот случилось! Галопом говорит! Что ты вошкаешься? Мне потом за тебя макаронов на уши получать! Давай, там все тебя ждут! – Валерка, не торопясь, снял фартук, подменку.
– Подождут! – зло отпарировал повар, и, не обращая внимания на возмущенное понукание дежурного, Будько оделся в чистую, выглаженную и подшитую белоснежным подворотничком афганку. Послал нах дежурного с его осторожным поторапливанием (с поваром на заставе ссорятся только йоги перед постом, и то перестраховываясь) и вставил ноги в свои «парадные» сапоги вместо рабочих и разбитых полусапожек. Одернул китель, убрал складки материи за спину, вытащил выстиранную панаму из полиэтиленового пакета на верху русской печки и водрузил на голову. Осмотрел себя и с недовольным видом обиженного насмерть, но ценного кадра пошел к выходу. Его походка, стать, движения говорили о том, что вся вселенная поплатится за то отсутствие внимания к его маленькому, но важному празднику, которое он получил на боевом расчете и после него. Дежурный продолжал нудить где-то позади, за спиной, еле сдерживая хохот. Мрачный, как осенняя дождевая туча, Бадья вышел из помещения столовой на «взлетку» и замер в нерешительности. На центральном проходе коридора стояла в две шеренги вся пограничная застава, с оружием за плечами. Головы всего личного состава смотрели, дела-я равнение налево, в сторону опешившего повара. Дружеские улыбки солдат добавляли освещения, которое скупо изливалось сверху на нас из уцелевших электрических лампочек. Угрюмое и серое лицо начальника нашего пищеварения начало меняться на удивленное выражение непонимания происходящего, которое читалось в мимике на лице дорогого нам Кастрюлькина. На правом фланге строй возглавлял старший по званию Грязнов. На левом, ближе всех к повару, светился улыбкой маленький Пирмухаммедов, наслаждаясь мыслями о предстоящем волшебстве плова. Перед строем стоял я, опустив левую руку с пакетом вдоль одноименной ноги, чтоб виновнику торжества было пока не видно, что что-то есть в моей руке. Валера Будько не теряется, берет себя в руки, скрежеща зубами, еще раз поправляет на себе афганку, делает два не очень четких шлепка сапожками по облезлому линолеуму пола.
– Тащ лейтенант, ефрейтор Будько по вашему приказанию прибыл! – докладывает он и неуверенно добавляет на всякий случай, подсказывая мне, чего он хочет. – Разрешите встать в строй? – Все-таки рожа у него чуть перепуганная. Народ прыскает сдерживаемым хохотом, опуская лица носом вниз ко второй пуговице кителя. Бадья дергается к строю, чтоб в нем затеряться. Не привык наш герой ко всеобщему вниманию. Стесняется, как непонятно кто.
– Нет, – останавливаю я его и официально-угрожающе приказываю: – Ефрейтор Будько! – рычу, призывая к вниманию всех, и мне это уда-ется.
– Я, – автоматически отвечает Валера и заливается краской. Он начинает понимать, что про него не забыли, просто забегались и не успели сообразить в суматохе событий.
– Ко мне! – гаркаю я, с ироническими и веселыми интонациями, спрятанными в грозной попытке говорить басом. Толпа в строю выдыхает смехом и наблюдает неотработанный и забытый строевой подход повара к начальнику. Валерка путается в докладе и обзывает меня званием моего предшественника. Застава взрывается хохотом.
– Тащ старший лейтенант, ефрейтор Будько по вашему приказанию прибыл. – Он опускает руку от виска и смеется со всеми, махнув ладонью в знак извинения. Я хрюкаю, сдерживая смех от неуклюжих строевых стараний Кастрюлькина, и вызываю этим новую волну спорадического веселья в строю. Даже Грязнов отворачивается в сторону на правом фланге и трясет плечами, не в силах превозмочь эмоции хорошего настроения.
– Поздравляем, тащ лейтенант, – негромко, но четко говорит кто-то из строя.
– Застава, налево рравняйсь! – пытаюсь я ускорить торжественную часть. Это сразу сделать невозможно. Мой выкрик совпадает с тем, что Будько по привычке дергает головой влево – на меня, тогда как все остальные стоящие к нему лицом вертят панамами и головами под ними в другую сторону. Мало этого, рожа Бадьи меняется и приобретает свои обычные саркастические черты, содержащие иронический подвох в них. Так Бадья смотрит на тех, кого посылает распиливать на чурбаки полутораметровые в диаметре стволы вековых деревьев на нашем дровяном складе. Смотрит с умилением провозглашающего смертный приговор и опечаленного этим донельзя как братаном на век. Я этого взгляда не вижу, но солдаты в строю выдержать подобострастное равнение Бадьи на меня даже секунду не могут. Перед их во-ображением сразу становится изможденный, раздетый по пояс лейтенант со сбитыми в мозоли ладо-нями. Мокрый от пота, запыхавшийся и напуганный до смерти тем, что не успеет распилить чертово бревнище, до того как прибежит на помощь всемогущий повар и легко расправится с деревяхой своими мускулистыми руками. Печаль по поводу моего несомненного недостатка так явно выражена на лице Валерки, что приходится повторить вышесказанное с паузой.
– З а с т а в а! Налево – рравняйсь! Сми-и-ирно! Вольно. – Их специально-серьезные-торжественные лица еще умильнее, чем улыбающиеся виновато. – Товарищи пограничники, сегодня у ефрейтора Бадьи, – начинаю я и спохватываюсь, и поправляюсь, – ефрейтора Будько – день рождения! – Народ хохочет коротко, дружески и с трудом умолкает под взглядом Грязнова. Повар краснеет. Я продолжаю: – Поздравляю его от вашего имени. Желаю счастья, здоровья и удачи. Ну и главное, чтоб кормил нас так же, как и прежде, вкусно, сытно и своевременно. Объявляю ефрейтору Будько выходной с двадцати часов сего дня на следующие пограничные сутки. Исполнять обязанности повара назначаются: на ночной доппаек и завтрак – старшина заставы старший прапорщик Грязнов! – делаю паузу.
– Я, – грозно рычит Виктор Иванович с пра-вого фланга, и улыбки и шутки летят из строя по поводу услышанного только что. Немой вопрос застывает в глазах всех, кто находится в строю. А обед? – написано на озабоченных лицах. Повар смотрит и слушает меня со страхом за состояние дел в его богадельне. Я продолжаю. Строй начинает трясти волна приближающегося хохота.
– На обед: рядовой Пирмухаммедов Ибрагим!
– Я!
– ООО! Он же невкусный, – несется по солдатам волна удивления, а Пирмухаммедов довольно кивает всем снизу вверх с левой оконечности шеренги. Будько жмурится от наплыва впечатлений. Он не знает, радоваться ему тому, что происходит, или нет.
