Младший лейтенант Органов Данила Гарбенка тяжело вздохнул и отложил книгу. Просто прочитать этот текст не составило бы для него труда, но инструкцию требовалось заучить наизусть. А с этим у Гарбенки были большие проблемы.
Даже стихи в школе учить ему было непросто. А тут не стихи, а зубодробительный текст, написанный совершенно неудобоваримым юридическим языком.
Но деваться некуда. Завтра знание устава и инструкций будет проверять сам начальник окружного управления. А работа в управлении — это выше, чем предел мечтаний для вчерашнего лагерного охранника без протекции и перспектив.
Данила Гарбенка родился в чащобах Зеленой Пущи на крайнем северо-востоке, в поселке при лагере, и всю свою сознательную жизнь обитал в этих поселках, с внешней стороны колючей проволоки. От призыва в армию изменился только окружающий ландшафт. Вместо лесов северо-востока — опаленные тропическим солнцем острова юго-запада.
Правда, в последнее время несколько раз приходилось исполнять высшую меру. Старшине-сверхсрочнику Гарбенке доверяли больше, чем многим офицерам, а в лагерях росли строгости и за те выходки, которые раньше окончились бы карцером, теперь уголовники и политические то и дело попадали под расстрел.
Там Гарбенка перед первой акцией тоже читал эту инструкцию, но ее никто не требовал учить наизусть. Никто даже не требовал ее точно выполнять.
Но Чайкин — это тебе не какой-то остров. Чайкин — вторая столица Народной Целины. А если считать по времени — то первая.
Тут все по-другому. Все очень серьезно.
Да и вообще все серьезно, если в управлении вводят дополнительную смену исполнителей высшей меры. И не только в управлении. Везде, где исполняют высшую меру, вводятся дополнительные смены, а там, где ее раньше не исполняли, теперь начинают это делать.
Данила Гарбенка знал об этом из кулуарных разговоров, но особо не задумывался ни о причинах, ни о следствиях. Он вообще предпочитал много не думать. Меньше знаешь — лучше спишь. Пусть лошадь думает — у нее голова большая.
А в голове у Гарбенки бродили другие мысли. С детства и по сию пору он крутился по мужским лагерям, по самым диким местам, где с бабами было очень негусто. То есть совсем никак. Даже элементарные давалки и то в дефиците.
А тут вдруг инструктор по исполнению приговоров на первом же собеседовании как бы между прочим говорит:
— Баб и малолетних будешь исполнять в одиночку. Конвойный остается в предбаннике, а помощник на такой случай не положен. Сокращенный состав, сам понимаешь.
И потом еще о нормах выработки.
— Тебе дается задание на смену. Пока не выполнишь, домой не пойдешь. А там хоть трава не расти. Что ты там в камере делаешь, никого не интересует. От тебя требуется, чтобы сколько живых к тебе вошло, столько исполненных от тебя вышло. А оттуда они сразу в печку идут, так что сам понимаешь.
Это Гарбенка понимал. Он другого не понимал — зачем в таком случае учить наизусть зубодробительный текст, от которого все равно нет никакого толку.
Добрый следователь, казалось, еще больше устал и осунулся со времени последнего появления перед генералом Казариным. Он тоскливо поглядел на генерала и Лану, которых дюжие охранники только что оттащили друг от друга и усадили на табуреты, и произнес как бы нехотя:
— Между вами проводится очная ставка. Советую обоим во всех преступлениях признаться сразу. Это облегчит вашу участь.
— Девчонка-то малолетняя что вам сделала? — с трудом шевеля разбитыми губами, простонал генерал. — Меня убивайте, черт с вами, а ее-то за что?!
— Девчонка малолетняя попыталась убить начальника отдела окружного управления Органов. Если хотите убедиться, можно и его сюда вызвать. А это чистый теракт. Высшая мера без вопросов.
Казарин в изнеможении закрыл глаза.
— Это правда, папа, — тихим, каким-то чужим голосом, лишенным эмоций, произнесла Лана. — Я Голубеу ножом порезала. А они маму убили. Пусть теперь и меня убьют…
Генерал глухо зарычал, еле сдерживаясь, чтобы не завыть волком.
— Вашу дочь расстреляют, Казарин, — подтвердил следователь. — А перед этим с ней хорошо поработают, чтобы вскрыть те связи, о которых не хотите рассказать вы. Вам ясна перспектива?
— Чего вы хотите? — взяв себя в руки, спросил генерал.
— Чистосердечного признания. Подписи под протоколом, который вы читали уже не раз. Там, правда, появились некоторые дополнения…
— И вы отпустите дочь?
— Мы ее не расстреляем. Ее деяние можно переквалифицировать с теракта на нанесение телесных повреждений. отсидит несколько лет и выйдет на свободу с чистой совестью…
— Отпустите ее. Тогда я все подпишу.
— И так подпишете. Вы же не хотите, чтобы вашу дочь разложили сейчас на этом столе и с нею позабавился весь конвой? Могу поспорить — для нее это будет страшнее расстрела.
— Откуда только берутся такие выродки, как ты…
Усталый следователь никак не отреагировал на это. а Лана, которая все это время смотрела куда-то вниз, на свои босые ноги, подняла голову и произнесла:
— Папа, не слушай их. Пусть делают, что хотят. Я все выдержу.
Она уже начала понимать, что в этом заведении не один подлец по фамилии Голубеу, а много ему подобных. Измена поселилась на самом деле не в армии, а в Органах, и некому сообщить об этом великому вождю и другим честным людям. Предатели в серой униформе сажают честных людей в тюрьму и убивают их, чтобы никто не узнал о чудовищной измене.
Но раз следователи изменники — значит, они враги. А с честью выносить любые пытки врагов — святая обязанность любого настоящего юнармейца.
Лана машинально дотронулась до груди в том месте, где всегда был юнармейский значок. Сейчас его не было. Лану забрали из дому в ночной рубашке, и в этой же рубашке она сидела сейчас перед отцом и следователем.
Гибель матери и осознание масштабов измены в Органах, вид и состояние отца и оплеухи, которые влепил ей на первом допросе после ареста злой следователь, ввергли Лану в шоковое состояние. Внешне оно характеризовалось какой-то удивительной отрешенностью, как будто все это происходило не с нею или во сне — хотя Лана отлично понимала, что никакой это не сон.
Она не сразу поняла другое — почему добрый следователь вдруг поднялся и вышел. Только когда ее вдруг сорвали с табуретки и стали валить на стол, задирая подол, она сообразила, что происходит.
Занятая своими мыслями, Лана пропустила перепалку отца со следователем, во время которой генерал пытался выторговать какие-то уступки в отношении дочери, просил, чтобы ее имя не упоминалось в протоколах, чтобы ей не шили шпионские связи и теракт — но кончилось тем, что у доброго следователя просто лопнуло терпение и он покинул кабинет, уступив место своим злым коллегам.
