нельзя отказаться?
Вдруг револьвер вздрогнул, и Герман почувствовал, как от него по руке пробежал разряд тока. Затем еще один. От неожиданности он едва не уронил тяжелую ношу на пол, а та вдруг повернулась, указывая дулом в окно. Под ошарашенным взглядом Карасева Герман подошел к узкому оконцу и выглянул наружу. Утро было еще в самом начале, народу на освещенной рассветными лучами улице почти не было. Проехала извозчичья коляска, вышел, позевывая, из дома напротив дворник, а чуть в отдалении, возле перекрестка…
Герман почувствовал, как по телу пробежал холод, а пальцы машинально сжались. По тротуару быстрыми шагами шли трое: все высокие рослые и в мундирах. У двоих эти мундиры были черные, но не как у Карасева, а с платиновым шитьем по вороту. Третье отделение! Всесильное ведомство, состоящее исключительно из сильных магов, что приглядывает в империи за всем, даже за жандармами. Где они появились, там не жди ничего хорошего.
Но настоящие опасения внушали даже не эти двое, а их спутник. Был это не кто иной, как барон фон Корен. Его серебристая шевелюра при моложавой фигуре была видна за версту, и не оставляла для Германа сомнений в том, что явились они по его душу. Но как? Почему? Каким образом его раскрыли? И раскрыли ли, или это просто какое-то недоразумение?
Времени на раздумья не было. Если будет обыск — а он будет наверняка — и если при обыске найдут револьвер, никаким «недоразумением» он уже не отговорится. Бессрочная каторга — это наилучшее из того, что его может ожидать в таком случае.
— Бери, — сказал он, повернувшись к Карасеву. — Бери и давай, ноги в руки, к князю. Никуда не заходи. Да не сюда, на черную лестницу, давай живо.
— Да ты чего… — Карачев выпучил глаза, растерянно глядя на револьвер, который Герман совал ему в руку.
— Некогда! — Германа трясло, словно в лихорадке, он буквально выпихивал Карасева в дверь. — Только не беги, слышишь⁈ Иди, как ни в чем не бывало. Потом возьми извозчика. И на вокзал, скорее.
Выпроводив озадаченного Карася, Герман тут же разделся, кинув одежду в кучу в углу. Плевать — в холостой квартире такое никого не удивит. Главное, было предстать перед пришедшими как можно более натурально заспанным. Они не должны знать, что он провел ночь с Ермоловой, а то затаскают и ее.
В дверь постучали, настойчиво и громко. Герман не ответил, стоя возле кровати с колотящимся сердцем. Постучали снова, еще громче.
— Сейчас-сейчас, — проговорил он недовольно. — Кого черт несет в такую рань⁈
Затем прошел, не торопясь, к двери и отпер ее. На пороге стояли те самые трое: двое в черном и Корен.
— Корнет Брагинский, Герман Сергеевич? — спросил один из черны, с погонами полковника. Явно спросил лишь для формы — судя по взгляду холодных серых глаз, он Германа прекрасно узнал.
— Да, а в чем, собственно…
— Вы арестованы. По обвинению в государственной измене. При малейшей попытке к сопротивлению будете подвержены транспортировке в «Коконе правосудия».
Герман знал, что такое «Кокон правосудия». Заклинание, доступное лицам не ниже барона, и только состоящим на службе. Полностью сковывало движения на время, так что даже веком не пошевелишь. Рождествин как-то рассказывал ему, что некоторые подследственные, которых продержали в коконе слишком долго, потом умирали от разрыва мочевого пузыря, или от разных других малоаппетитных причин. Он понял, что не хочет повторять этот опыт.
— Я только оденусь, — проговорил он.
— Нечего, и так будете хороши, не на маскарад едете, — ответил фон Корен.
Глава восемнадцатая, в которой нет выхода
— Ну, что, будем говорить или будем молчать? — спросил фон Корен. Они сидели в комнате без окон, освещенной шандалом со свечами, за единственным колченогим столом. Руки Германа были пристегнуты наручниками к железной цепи, протянутой вдоль стола.
Путь до Петербурга Герман преодолел на удивление быстро. Карета, которая неслышно подъехала к дому, пока его выводили трое визитеров, домчала их четверых до Николаевского вокзала, где его усадили в специальный вагон без окон, и двое конвойных в черных мундирах не сводили с него взгляда на протяжении всей поездки, которая прошла без остановок.
Уже вечером он под конвоем вошел в здание Третьего отделения на Литейном, где его сперва провели по лабиринту подземных коридоров с зарешеченными дверями, затем на несколько часов водворили в тесную камеру, и вот теперь привели на допрос.
— Я желаю знать, в каком качестве вы меня допрашиваете, — проговорил Герман, стараясь сохранять спокойствие. — Насколько мне известно, должность начальника отделения в Корпусе вы более не исполняете, что касается иных должностей…
— Что касается иных моих должностей, молодой человек, то это не ваше дело, — отрезал фон Корен. — Я имею право здесь находиться, в противном случае, меня бы здесь не было.
— И я все еще не понимаю, в чем причина моего задержания, — продолжил Герман. — В чем меня обвиняют?
— Перестаньте валять дурака, — проговорил барон, поморщившись. — Изображать невинную жертву произвола у вас не выходит совершенно. Вы ничуть не удивились аресту, Брагинский, вы к нему были морально готовы. Невиновные люди так себя не ведут, так ведут себя отъявленные заговорщики.
— Если я сохраняю самообладание, это не делает меня виновным, — сказал Герман. — Это только свойство моей натуры. И вы все еще не ответили на мой вопрос.
— Вопросы здесь задаю я, — медленно проговорил фон Корен. — И вот первый вопрос: где вы были вечером тринадцатого мая сего года? Извольте отвечать.
— Тринадцатого? — переспросил Герман как можно натуральнее. — Это за два дня до того, как я поступил на службу? Гулял. По набережной.
— И что же это была за набережная? Не была ли это, к примеру, набережная Волги? В Твери, а? Не были ли вы в тот вечер в Твери, господин корнет? И с кем вы там гуляли?
— Я не понимаю смысла этого вопроса, — ответил Герман. — Я гулял один. Это преступление?
— Нет, а вот врать, когда спрашивает должностное лицо в ходе расследования — это преступление. Подумайте, Брагинский, не желаете ли вы изменить свои показания. Подумайте, а я покуда расскажу вам одну историю.
Барон встал из-за стола, прошелся в угол камеры, потом из него в другой, достал трубку, набил ее табаком из шелкового кисета, щелкнул огнивом раз, другой. Искры не вышло, барон чертыхнулся, затем взмахнул пальцем и прочертил в воздухе небольшую огненную струю. Табак вспыхнул, барон удовлетворенно втянул дым.
— Итак, это будет история про одного молодого человека без определенных занятий, — произнес он. — Этот молодой человек соблазнил чужую жену, дело само по себе предосудительное, но, в общем простительное, в этаком-то возрасте. Однако же сей адюльтер привел к тому, что молодой человек оказался не в том месте и не в то время, столкнулся с людьми, с которыми ему лучше было бы не встречаться. Оказавшись посреди жандармской операции, молодой человек запаниковал и, вероятно, подобрал с пола одну вещь, о назначении которой не имел ни малейшего представления. Вероятно, принял ее поначалу за оружие. Ему следовало сдать эту вещь куда следует, но молодой человек этого не сделал: может быть, из понятно страха быть втянутым в нехорошую историю, может быть — из гордости, а может и по другим причинам, они в данном случае не важны. Важно другое: он как минимум однажды привел эту вещь в действие, чего делать ему никак не следовало. И долг всякого порядочного подданного Его Величества заключается в том, чтобы оного молодого человека остановить, а попавшую к нему в руки опасную вещь обезвредить.
— История любопытная, — произнес Герман. — Но я решительно не вижу, какое отношение она имеет ко мне.
— Ах, какое отношение? Ну, вот смотрите. Давайте я вам расскажу, каким образом я вас вычислил, Брагинский. Начал я с того, что расспросил подробно господина Румянова, безутешного вдовца. Попросил написать список, кто бывал у него дома в последнее время. Тут-то мне на глаза ваше имя и попалось. И подумалось мне: не бывает таких совпадений. Что это новый сотрудник отделения забыл у господина Румянова? А дальше уж было дело техники: я опросил прислугу, вокзальных кассиров, даже вагон установил, где вы ехали. Вы знаете, что вас запомнил кондуктор, потому что вы слишком шикарно выглядели по сравнению с публикой третьего класса? И извозчик на вокзале вас запомнил тоже, и отлично помнит, куда именно вас привез. А привез он вас — к дому Румянова. Желаете с ним очную ставку?
