— Но я-то тут причем? — возмутился Генрих, обнаружив такую несусветную глупость там, где предполагал найти настоящее византийство — трехмерный заговор, спрятанный в другом, уже четырехмерном заговоре.
«Господи прости, они еще худшие идиоты, чем я думал! Вавилон, какой-то, а не Россия!»
— Вы наемник с дурной репутацией. На вас в контрразведке досье еще с сорок четвертого года заведено. И в нем меморандум Локшина…
— Да, да, — кивнул Генрих, — я помню: убийца, каторжник, государственный преступник… Вы, хоть понимаете, что вам теперь конец?
— Я…
— Ладно! — остановил его Генрих. — Она в курсе этих пакостей? — показал он на Ольгу.
— Да.
— Уходим! — приказал Генрих. — Этого оставить, — кивнул он на Зарецкого. — Дамочку берем. Ната, душа моя, врежь ей куда-нибудь побольнее, и тащи. Карварского оставьте здесь, пусть сам разбирается, и кто-нибудь снимите, наконец, с меня наручники!
* * *
Выглядел Генрих неважно. Даже хуже, чем в ночь после покушения. И это ему еще, считай, повезло. Ляша — сука, судя по всему, только разогревалась, объясняя «доходчиво», кто в доме хозяин. Вот когда и если, капитан-лейтенант Станиславская взялась бы за Генриха по-настоящему, тогда — ой. Минут через двадцать или через час, Генрих, наверняка, выглядел бы куда хуже.
«Или не выглядел вовсе. — Возможно и такое. — А еще контрразведка Флота! Упыри какие-то, других слов нет. Только мат!»
Но материться ей отчего-то надоело. Устала, наверное.
— Давай, оставим разговоры на потом! — Генрих открыл холодильник, заглянул, хмыкнул с удовлетворением и, вытащив бутылку водки, пошел из комнаты. — Заберусь сейчас в ванну, — сказал через плечо, — буду возвращать себе душевное равновесие.
Ушел в коридор, хлопнул дверью ванной комнаты.
«По сути, прав, но…»
Вот именно, что «но». Он ей ничем не обязан, скорее, наоборот. Она ему… Что ж, может быть, и обязана, однако никогда не признается. Ему уж точно, да и себе не следовало бы: чувство вины разъедает душу.
«А привязанность превращает в болонку!»
В гостиной нашлось подобие бара. Небогато, но не ужасно. Пожалуй, даже наоборот. Нынешняя конспиративная квартира удобствами не уступала апартаментам на Васильевском. Двухэтажный дом в Сосновом бору, прямо на краю того самого бора, на границе дюн. Из окон вид на море и лес, внутри скромно, но отнюдь не бедно. Чисто и уютно, по-домашнему опрятно, и, что называется, «на ходу».
— Кто-нибудь хочет выпить? — спросила в пространство.
Ответа не последовало. Если ее и слышали, отвечать не собирались. Эта часть дома принадлежала им двоим: ей и Генриху.
«Генриху и его шалаве…»
Натали открыла бутылку старки, взглянула мимолетно на этикетку — «ржаная… двенадцать лет выдержки… бочки из-под портвейна… листья яблони и груши…» — плеснула в стакан на треть. Закурила, рассматривая стакан на свет, понюхала, выпустив дым первой затяжки. Водкой не пахло, скорее, коньяком и яблоневым садом.
— А что?! — спросила вслух. — Не чужие, чай, люди, ведь так?
Отпила из стакана. Кивнула одобрительно. Долила стакан до половины, прихватила пачку папирос и пошла искать ванную комнату. Третья дверь — как третье желание — оказалась «той самой дверью». За ней было жарко, в подсвеченном желтыми, «солнечными», лампами воздухе плавал пар.
— Не помешаю?
Генрих сидел в огромной чугунной ванне, стоявшей посередине облицованного метлахской плиткой помещения. В печке-голландке, за чугунной дверцей трещал огонь. Дышал жаром разожженный камин. Пламя плясало, стреляя и потрескивая, на березовых поленьях. Генрих курил. Смотрел устало, молчал.
— Ладно, — кивнула Натали, — не обижайся, уйду.
— Оставайся, раз пришла. Места вполне хватит на двоих.
— Тогда я, пожалуй, разденусь…
— Ну, это логичный шаг, нет? — усмехнулся Генрих. — Спасибо!
— За что? — не поняла она.
— Ты пришла.
— Ерунда… Ольга ведь не твоя дочь?
— Нет.
— А?…
— Сначала сними бюстгальтер и трусы.
— Да, да, конечно! — заспешила она и вдруг поняла, что ведет себя, как последняя дура. — Ты из меня веревки вьешь! А ты знаешь, кто я?
— Какой ответ тебя устроит? — пыхнул он дымом. — Баронесса Цеге фон Мантейфель? Идейная анархистка? Террористка? Кличка Бес, не так ли?
— Знаешь, — кивнула Натали, успокаиваясь. — Все-то ты знаешь, Генрих… Хорошо, я сниму бюстгальтер.
— У тебя красивая грудь.
— Ерунда! — отмахнулась она, отбрасывая бюстгальтер в сторону. — Дурацкая лесть! Маленькая…
— Как раз под мою руку, — улыбнулся Генрих.
— Не ври! — возразила она, снимая трусы, — под твою руку целого размера не хватает…
— Не придирайся к словам!
— А ты не ври!
— Я не вру, Тата, — покачал он головой. — Просто мы смотрим на одни и те же сиськи разными глазами. Тебе сколько лет?
— Двадцать три, ну почти двадцать четыре.
— Когда день рождения? — он смотрел на нее, и усталость стекала с его лица, как грим.
— Двадцать пятого декабря.
— В Рождество! Ну, надо же!
— Это не православное рождество!
— Если честно, мне не важно. А ты что, православная?
— Кальвинистка! — фыркнула Натали и, отпив из стакана, полезла в горячую воду.
— Вот странно, — сказала она, опускаясь в воду, — я вроде, только что метрах в пяти от тебя была…
* * *
В дверь постучали. Интеллигентно, но настойчиво.
— Да! — крикнул Генрих. Ему никого не хотелось видеть, кроме Натальи, разумеется, но как раз она-то была сейчас с ним, а значит… — Да! — подтвердил он свое прежнее решение.
Дверь медленно отворилась и спиной вперед в ванную комнату вошел Людвиг.
— Буквально на минуту, но она мне нужна.
— Входи и говори, — вздохнул Генрих. А что еще он мог сказать? Людвиг просто так нарушать его покой не станет.
— Бекмуратов возмущен. Это он просил передать. Приносит свои глубочайшие извинения. Разгром флотской базы принимает на себя, но с адмиралами связываться не хочет. Просил передать дословно. «Не сегодня. И, по-видимому, не завтра». Рекомендует день-два побыть на нелегальном положении. Возникли проблемы с военной полицией, прокуратурой и министерством финансов.
— Сукин сын! — Но, разумеется, это всего лишь эмоции. По большому счету, Бекмуратов прав — нечего размахивать красной тряпкой перед взбесившимся быком.
«Не коммунист, чай!»
— Не без этого! — согласился Людвиг. — Но это наш сукин сын, командир.
— Я не столь оптимистичен! — Генрих взглянул на Наталью. — А ты что думаешь?
— У Бекмуратова репутация очень умного и очень хитрого господина, — Наталья говорила медленно, взвешивая слова. — Из полевых агентов, не трус и не самодур. Осторожен.
